Как быть? Отрицать, что ты буржуй, – жест, достойный «ущемленца»; кичиться этим – тоже вполне под стать «ущемленцу» (не говоря о том, что это явно не вязалось бы с моим недавним утверждением, будто я революционер). На самом деле мне следовало бы взять это словечко щипчиками здравого смысла и растворить его в кислоте строгой, невозмутимой критики. Но моя тупоголовая горячность снова берет свое. Как разъяренный бык, я бросаюсь с опущенной головой на красную тряпку, которой Маурицио размахивает перед моим носом: – Никакой я не буржуй! Далее следует такая забавная перепалка: – Нет, Рико, ты буржуй.
– А я тебе говорю, что нет. Есть вещи, в которых я твердо уверен, – как, например, о том, что я не буржуй – И тем не менее ты буржуй.
– Да нет же, Маурицио, клянусь тебе.
– А что это тебя так коробит? – Меня коробит все, что не соответствует истине.
– То, что тебя это коробит, как раз доказывает, что ты буржуй.
– С чего ты взял? – С того, что настоящий буржуй не переносит, когда его называют буржуем.
– Возможно. Только я не чувствую себя буржуем. Почему я должен говорить то, чего не чувствую? – Хорошо, тогда скажи, кто ты по-твоему.
– Я интеллигент.
И снова, сам не пойму отчего, я жду, что Маурицио рассмеется мне в лицо. Но нет, Маурицио и на сей раз не смеется. Он принадлежит к тому невозмутимому поколению, которое придает значение не самим идеям, но их способности автоматически помещать тех, кто их исповедует, «сверху», а тех, кто им препятствует, – «снизу». Сдержанно он отвечает: – Интеллигент? Вот-от. Значит, буржуй.
– Интеллигент не значит буржуй.
– Интеллигент – значит, буржуй.
– Нет, не значит.
– Значит, Рико, значит.
– Если интеллигент значит буржуй, то ты буржуй в квадрате: как выходец из буржуазной среды и как интеллигент.
Я так доволен своим ходом, что, напыжившись, несколько мгновений сижу не дыша, пораженный собственной смелостью. Однако все кончается ничем, потому что Маурицио отвечает совершенно спокойно, с налетом любопытства и скрытой уверенности, настолько скрытой, что ей даже неловко обнаружить себя: – Верно, я из буржуазной среды и по праву могу считать себя интеллигентом. Но я не буржуй и не интеллигент, потому что я революционер.
– Да на каком основании? Только потому, что вместе со своими сокурсниками создал так называемую группу и разглагольствуешь с ними о политике? Говорю писклявым, срывающимся голосом. Чувствую, что по уши увяз в трясине, и пытаюсь сам себя вытащить за волосы. Маурицио отвечает: – Нет, Рико, революционер – это просто-напросто тот, кто сумел перековаться.
– Перековаться во что? – В революционера.
– Значит, ты и другие члены группы сумели перековаться? – Да О, как много мне хочется сказать! Например, что «возвышенец» никогда не перековывается, да ему это и не нужно вовсе: он всего лишь переходит от одного состояния возвышенности к другому. Что и словечко-то это – «перековаться» – вполне под стать другому такому же – «буржуй»: удобное оружие, если пользоваться им со знанием дела и в нужный момент. Да и мало ли что еще! Но что бы я ни говорил, все равно останусь безнадежным «униженцем», будь я хоть семи пядей во лбу. Впрочем, известно, что ум и унижение вечно ходят парой. Все кончается тем, что я говорю именно то, чего как раз говорить не должен: – Откуда ты знаешь, может, я тоже перековался в революционера? – Судя по твоему сценарию – нет.
– Интересно, какой же у меня сценарий? – Контрреволюционный.
– Что же в нем контрреволюционного? – Все.
– Ах вот как. Слишком громко сказано, это еще нужно доказать.
– Ну, возьмем, к примеру, то, что Родольфо и Изабелла отказываются прикончить мошенника-антиквара.
– Так ведь и в твоем с Флавией наброске Родольфо и Изабелла не стали убивать мошенника-антиквара.
– Да, но не из жалости, не из политической незрелости, не от ужаса кровопролития и так далее и тому подобное, как в твоем сценарии.