- Натягивай скорей брюки, - прошипела я Гарри, возвращая его к жизни. Он вскочил на ноги и, путаясь в одежде, стал приводить себя в порядок. Я бросилась к двери и чуть не споткнулась о маму, которая лежала, неловко подогнув ноги, прямо на полу. В ярком свете холла она выглядела не то что бледной, а просто зеленой, как утопленница. Я попыталась нащупать ее пульс, затем приложила ухо к ее сердцу.
- О, Господи! - неверяще произнесла я. Затем резко крикнула: - Гарри! Помоги мне перенести ее в постель!
Без парика и с расширенными глазами, Гарри поднял тело матери. Я со свечой в руках освещала его и его страшную ношу. Он опустил маму на кровать, и мы в каком-то оцепенении стояли рядом, не сводя с нее глаз.
- Похоже, она очень плоха, - сказал Гарри. Его слова доходили до меня как будто издалека.
- Думаю, ее сердце остановилось, - холодно отозвалась я. - Я не слышу, как оно бьется.
- Мы должны позвать Джона, - и Гарри двинулся к двери. Я инстинктивно протянула руку, чтобы удержать его.
- Нет, Беатрис, - твердо сказал он. - Как бы то ни было, но мы должны подумать о здоровье мамы.
Я издала долгий, леденящий душу смех.
- Тогда ступай, - сказала я. - Иди выполняй свой долг, ты, трехгрошовый сквайр.
И я отвернулась от него с отвращением.
Пока они не вернулись, я стояла как статуя, глядя в лицо мамы.
Гарри почти внес Джона на руках. Тот был в невменяемом состоянии от усталости и вина. Хоть Гарри облил его водой, он все еще не мог очнуться и двигала им исключительно его профессиональная выучка. Его мастерство светилось, как факел, в его полуразрушенном "я". Видит Бог, что это правда, и к тому же очень странная правда: я больше всего любила Джона в эту минуту, когда он, выныривая из моря усталости, опьянения и несчастья, всматривался в мамино зеленое лицо и дрожащими пальцами искал ее пульс.
- Выйди, Гарри, - сказал он. Его дыхание отдавало перегаром, но никто не осмелился бы ослушаться его.
Мы с Гарри выскользнули из комнаты, как воры. Он бросился в гостиную, чтобы привести там все в порядок, я - в западное крыло за сумкой Джона. Вернувшись, я застала ужасную картину: мама металась головой по подушке и повторяла снова и снова: "Гарри, Гарри, Гарри!"
С холодной ясностью я поняла, что она все знает, что она все поняла, что ее надтреснутый голос зовет ее сына из преисподней, из темного мрака греха, из объятий его сестры, из его взрослой жизни, обратно в его безгрешное невинное детство.
- Гарри, - простонала она. - Гарри, Гарри, Гарри!
В паническом ужасе я взглянула на Джона. Его глаза были пусты и безучастны. Он еще не сосредоточил свой отточенный опытом ум на ее словах.
- Гарри! - монотонно повторяла мама. - Беатрис!
Глаза Джона были пустыми, но я знала, что это продлится недолго. Он проложит путь к смыслу ее слов. Я выбрала этого умного, незаурядного человека, поскольку еще не встречала таких, как он, его разум поразил меня, но теперь я направила силы его ума против меня самой. И я не могла предугадать, где его пытливость захочет остановиться.
- Я хотела только мою книгу, - произнесла мама, как будто это все объясняло. - О, Гарри! Беатрис! Нет!
Но Джон не думал о том, что она говорит, он прислушивался к ее дыханию, следил за движением рук на простыне.
- У нее был шок, - сказал он мне, словно сообщал диагноз студенту Королевского университета. - Он оказался слишком силен для нее, но я пока не понимаю, отчего это произошло. Она очень травмирована. Если ее отвлечь от этих мыслей, чем бы они ни были вызваны, хотя бы на два-три дня, она выживет.
Джон вынул из своей поношенной потертой сумки флакон и недрогнувшей рукой отсчитал четыре капли, хотя я видела, что при этом усилии у него на лбу выступил пот.
- Каждые четыре часа она должна принимать по четыре капли лауданума, - сказал он. - Ты поняла меня, Беатрис?
- Да, - ответила я.
Опытной рукой он приподнял мамину голову и дал ей выпить лекарство. Затем уложил ее обратно на подушки и осторожно расправил их.
- Гарри, Гарри, Гарри! - звала она, но ее голос стал тише.
- Вам, тебе или Гарри, придется посидеть с ней, - заботливо посоветовал Джон. - Не забывайте давать ей лекарство. Но не больше четырех капель, и только через четыре часа. Тогда она сможет заснуть. Ты понимаешь?
- Да, - опять произнесла я, мой голос был пуст.
- Если случайно дать больше, ее сердце может остановиться, - предупредил он меня. - Она нуждается в отдыхе, но превысив дозу лауданума, ты можешь потерять ее.
- Да, - монотонно повторила я.
- Четыре капли, через четыре часа, - опять подчеркнул он.
Его инструкции, невнятное бормотание, доносившееся с постели, сознание моего греха и захлопнувшейся за мной ловушки, - все это делало спальню похожей на преисподнюю. Свечи оплывали, и тени подступили к нам вплотную. Мой брат, который ввел меня в грех, предпочел уединиться. Опять я была совсем одна.
Джон с усилием закрыл свою сумку и спотыкаясь пошел к двери.
- Не забудь, что я сказал тебе, Беатрис, и передай это Гарри.
- Хорошо.
Выходя из комнаты, он вынужден был тут же ухватиться за перила, чтобы не упасть. Я высоко подняла подсвечник, чтобы посветить ему. У двери в библиотеку он сильно пошатнулся и чуть не упал. Я поставила ему подсвечник и, как привидение, скользнула за ним.
- Побудь с мамой, - велела я Гарри, который, как припозднившийся гость, неловко стоял у дверей. Я подождала, пока он зайдет в мамину спальню и закроет за собой дверь, и второй раз за этот день вошла в библиотеку, собрав все свое мужество.
Джон сидел там же, где провел весь день. Но теперь перед ним стояла новая бутылка и чистый стакан.
- Что могло вызвать мамин приступ? - комната была освещена только призрачным лунным светом, лившимся через окно.
Он смотрел на меня, сморщившись как маленький ребенок, внезапно разбуженный и не понимающий, где он.
- Я не знаю, - выговорил он. - Она все время повторяет "Гарри", "Беатрис", будто только вы двое можете спасти ее. Но я не знаю, что это значит. И почему она говорит: "Я только пришла забрать свою книгу". Ты понимаешь что-нибудь, Беатрис?
- Нет, Джон. - Я лгала снова и снова. - Не понимаю. Очевидно, что-то ее сильно расстроило, но я не знаю, что это могло быть и какую книгу она читала.
Тут он обернулся ко мне, и я поняла, что вот сейчас он забыл о своей пациентке и вспомнил о своей жене.
- Уходи, Беатрис, - жалобно произнес он. - Бог свидетель, я хочу простить тебя и забыть все, что произошло, но я так устал. Я сделал для твоей мамы все, что нужно, я уверен, что она будет жить. Я обещаю тебе, что поговорю с тобой завтра. Но сейчас мне нужно остаться одному. Я должен пережить это. Все в моей жизни перевернулось вверх дном. Дай мне немного времени. Завтра я стану самим собой.
Я кивнула и наклонилась поцеловать его лоб.
- Мне очень жаль, - сказала я, и на этот раз не солгала. - Я сделала так много плохого, ты даже не знаешь сколько. Но я очень сожалею о том горе, что причинила тебе. Я люблю тебя, поверь мне.
Его рука слегка коснулась моей, но только слегка.
- Я знаю, Беатрис. Пожалуйста, оставь меня сейчас. Я пьян и устал, мне трудно говорить.
Наклонившись, я еще раз поцеловала Джона и, как могла, тихо, вышла из библиотеки. У двери я помедлила и оглянулась. Он уже был погружен в себя. Я видела, что он налил еще стакан, сделал глубокий глоток. Мир показался мне горьким и жестоким.
Я не могла сидеть спокойно в библиотеке и размышлять. Наверху стонала в кровати моя мать. А моя земля звала меня к себе. Как всегда, меня ждала работа.
Гарри сидел рядом с мамой, его лицо было таким же белым, как и ее.
- Беатрис, - вскинулся он, едва я вошла в комнату. Он оттащил меня от кровати и заговорил свистящим шепотом: - Беатрис, мама знает! Она видела нас! Она говорит об этом во сне. Что нам делать?
- Прекрати, Гарри! - грубо оборвала я его, не в состоянии успокаивать его совесть в то время, когда мой муж нуждается в отдыхе от моего присутствия, а сердце моей матери готово разорваться от моего приближения, будто я демон Смерти.
- Прекрати, Гарри! Все слишком плохо для того, чтобы ты тут разыгрывал королеву-девственницу.
Гарри, пораженный моим тоном, уставился на меня, и я подтолкнула его к выходу.
- Одному из нас надо остаться с мамой, чтобы дать ей лекарство. Я побуду здесь до трех или четырех часов, чтобы ты пока отдохнул. Сейчас иди и спи.
Он открыл рот, чтобы возразить, но я опять подтолкнула его.
- Ох, иди уж, Гарри! Я просто больна от этой ночи и от тебя. Иди вздремни сейчас, чтобы я могла поспать позже, а утром мы постараемся решить, что нам делать.
Отчаянный тон моих восклицаний прервал стародевические вздохи Гарри, и он, не говоря больше ни слова, поцеловал мои сжатые кулаки и исчез в коридоре. Я повернулась на каблуках и направилась к маминой постели, как приговоренный идет на эшафот.
Мама опять застонала и заметалась на подушках, но под влиянием лауданума быстро успокоилась. Мне предстояло не очень приятное бодрствование. Внизу находился мой муж, который предпочел напиться и заснуть, чем разговаривать со мной. В своей спальне Гарри уже свернулся калачиком, согревшись в чистом и безгрешном тепле Селии. Мама в своей постели боролась со смертельным зрелищем, вероятно, стоявшим перед ее глазами. Одна я бодрствовала этой ночью. Как ведьма, я сидела на стуле, следя, как серебряный лунный свет ткет свою паутину между мной и маминой кроватью. Я сидела, набираясь сил от спящей черной земли за окном, и выжидала.