- Может быть, мне надо опять забеременеть? Мы могли бы уехать, и ты привезла бы этого ребенка как своего.
- Нет, - сказала она твердо. - Нет, это невозможно. Это очень трудно устроить.
- Это уже детали, - я говорила, еле сдерживая нетерпение. - Я сама этим займусь. Разве не будет для тебя облегчением привезти ребенка в Вайдекр? А если это будет мальчик, то ты принесешь в дом наследника для Гарри.
Она с сомнением взглянула на меня, и я почувствовала проблеск надежды.
- Ты говоришь серьезно, Беатрис? - спросила она.
- Я едва ли расположена шутить, когда твоя жизнь и твой брак в такой опасности, - я говорила, нагнетая своими словами отчаяние. - Я вижу, как ты несчастна, я вижу, как Гарри встревожен. Я вижу, что Вайдекр может ускользнуть из нашей семьи и перейти к дальним родственникам. Конечно, я серьезна.
Селия поднялась со стула и подошла ко мне сзади, легко положила мне на плечо руку и прижалась ко мне влажной щекой.
- Как ты добра, - сказала она с благодарностью. - Как это великодушно с твоей стороны и как это похоже на тебя!
- Да, я очень добра, - ответила я. - Мы так и сделаем?
- Нет, - ответила она грустно и мягко. - Мы не должны так поступать.
Я обернулась и взглянула на нее. Ее лицо было грустным, но спокойным.
- Я не смогу этого, Беатрис, - просто сказала она. - Ты забыла, что в таком случае мне придется лгать Гарри. Я должна буду ввести в его дом дитя другого человека, это ужасный обман это все равно, что неверность. Я не смогу так сделать, Беатрис.
- Но ты же сделала это раньше, - жестко сказала я.
Селия вздрогнула, как будто я ударила ее.
- Я помню об этом, - просто сказала она. - В моем страхе и в сочувствии тебе я совершила страшный грех против моего мужа, которого я сейчас люблю больше всех людей на земле. Я не должна была так поступать, и иногда я думаю, что мое наказание не только жить в сознании этого греха, но и жить в бесплодии. Я стараюсь искупить его не только любовью к Джулии, как к своему собственному драгоценному ребенку, но и преданностью Гарри. И я больше никогда не совершу ничего такого, несмотря ни на какие соблазны.
Она глубоко вздохнула и вытерла щеки своим крохотным комочком кружев.
- Ты так великодушна, так добра, предлагая это, Беатрис, - сказала она с благодарностью. - Это так похоже на тебя, - совсем не думать о себе. Но твое великодушие сейчас неуместно. Это только ввело бы меня в новый грех.
Я попыталась кивнуть и улыбнуться, но мое лицо застыло. Меня охватил приступ паники и страха. Вдруг меня заставят признаться во всем? Что со мной сделают? Вышлют ли меня в позоре из моего дома? Сошлют ли в какой-нибудь дождливый торговый городишко с фальшивым обручальным кольцом на пальце? Придется ли мне просыпаться по утрам не от пения птиц, а от скрипа телег? Солнце, которое светит на наши поля, никогда больше не согреет меня. Я никогда больше не напьюсь сладкой воды нашей Фенни. Это будет конец для меня.
Я посмотрела на Селию, на ее тонкую фигурку в лиловом шелке. Как сейчас я ненавидела ее. Ей ничто не угрожает, она может спокойно жить и умереть в Вайдекре. А я, которая так люблю свою землю, так нуждаюсь в ней и так стремлюсь к ней всю мою жизнь, могу умереть от ностальгии в постылой мне кровати, и меня похоронят в чужой, незнакомой земле.
Мне надо удалить Селию, иначе я разрыдаюсь при ней.
- О, боже! - легко воскликнула я. - Посмотри, который час! Джулия, наверное, уже плачет!
Это был самый надежный трюк. Селия вскочила на ноги и бросилась к двери. Она выбежала легкими изящными шагами, хорошенькая, маленькая моралистка. Ее чистая совесть лишила меня единственной надежды на спасение, она погубила мои планы. Она погубила и меня. Я бросилась на колени, упала головой на стул, который всегда принадлежал хозяину и никогда не будет принадлежать мне, спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Я совершенно одна. Мне неоткуда ждать помощи.
Вдалеке я услышала стук копыт по гравию и подняла голову, прислушиваясь. К моему ужасу, внезапно прекрасный серебряный араб Джона Мак Эндрю оказался у моего окна, и Джон увидел меня, стоящую на коленях, заплаканную, в измятом платье. Его счастливая улыбка мгновенно угасла, он резко осадил жеребца, крикнул грума, и тут же я увидела, как распахнулась дверь, и он оказался в комнате, а я оказалась в его руках.
Разумеется, мне не следовало разрешать ему входить, либо надо было самой скрыться в спальне. Мне следовало отвернуться и, глядя в окно, объявить, что у меня головная боль, или сплин, или что угодно еще. Вместо этого я отчаянно уцепилась за лацканы его сюртука и положила голову на его широкое, такое удобное плечо.
- О, Джон, - жалобно сказала я. - Я так рада, что вы здесь.
И он, добрый, умный, ничего не стал говорить, ни одного слова, кроме успокаивающего, ничего не значащего:
- Тише, тише, малышка. - Потом: - Будет, ну будет же.
Никто не гладил мою вздрагивающую от рыданий спину с тех пор, как мне исполнилось шесть или семь лет, и его нежность вызвала новый всплеск рыданий от жалости к себе. Наконец, мои слезы стали иссякать, и Джон, устроившись в моем кресле без всяких там "позвольте, я присяду", усадил меня, несопротивляющуюся, на одно колено. Своей сильной рукой он обнял меня за талию, а другой приподнял мой подбородок, изучающе глядя мне в лицо.
- Вы поссорились с Гарри? С вашей мамой? - спросил он.
- Я не могу вам ничего объяснить, - сказала я, теряясь. - Не спрашивайте меня ни о чем. Я только поняла, что вы были правы, и что у меня нет дома. Но и оставить этот я не могу.
- Я понимаю, что это из-за Вайдекра, - сказал он, изучая мое залитое слезами лицо. - Я все понимаю.
Хотя я не могу представить такие чувства по отношению к земле, но я сочувствую вам.
Я спрятала лицо в теплый уют его шерстяного плеча. Он пах сигарами, свежим осенним воздухом и, совсем слегка, хорошим душистым мылом. Я вдруг осознала, что нахожусь в объятиях мужчины, и, хотя слезы еще не высохли на моих щеках, я склонила лицо ближе и едва заметно, почти застенчиво, коснулась губами его шеи.
- Выходите за меня замуж, Беатрис, - хрипло сказал доктор при первом прикосновении моих губ. Затем он поднял лицо и перехватил мой поцелуй. - Я люблю вас, и вы знаете, что тоже любите меня. Скажите, что мы можем пожениться, и я найду способ сделать вас счастливой здесь, на вашей земле.
Затем он нежно поцеловал меня в уголки грустного рта, и мои губы шевельнулись в улыбке радости. Я почувствовала, как он покрывает поцелуями каждый дюйм моего лица, пахучие волосы, мокрые ресницы, горящие щеки, уши, затем доктор со страстью прижался к моим губам, и я встретила его поцелуй с радостью.
Снова его губы касались моих волос, лица, мочек ушей, и я не понимала, что я делаю и, что я хочу делать. Едва ли меня можно было назвать неопытной девушкой, но как-то так получилось, что я мгновенно очутилась на полу перед камином. Прежде чем я что-то успела понять, его руки уже были под моим платьем, они ласкали мою грудь. Я вскрикнула, ощутив его тяжесть на мне, а его опытные руки уже поднимали мои юбки и, Бог свидетель, ни одна, даже малейшая мысль протеста не пришла мне в голову.
Дверь не была заперта, занавеси не были задернуты. Любой человек, приблизившийся к окну, мог нас видеть. В комнату мог войти слуга со свечами. Но я ни о чем не думала. Я просто не могла ни о чем думать. Как ни странно, но во мне родилась тень радости от такого странного поведения доктора Мак Эндрю, и с моих губ рвался крик, почти плач: "Не слушай моих отказов. Пожалуйста, не говори ничего. Но люби меня, люби меня, люби меня".
Каким-то здравым уголком разума я осознала, что лежу на полу, под ним, мои руки обнимают его шею, глаза закрыты, а губы улыбаются и шепчут его имя и слова: "Сделай это, пожалуйста".
И он сделал это.
Я вскрикнула от наслаждения - слишком громко, слишком звонко, - и он сказал очень спокойно, но с громадным облегчением: "О, да, да, да."
Потом мы долго оставались в таком положении.
В камине треснуло полено, и я очнулась от транса с чувством какой-то вины. Доктор помог мне встать и расправил мои измятые юбки с таким почтением, будто мы находились на балу, хотя и улыбаясь от понимания несоответствия этого жеста ситуации. Затем он опять уселся в кресло и притянул меня к себе, я прижалась лицом к его щеке и улыбалась, почти смеялась от счастья.
Затем я открыла глаза и мы улыбнулись друг другу, как заговорщики.
- Беатрис, ты просто девка, мне придется обручиться с тобой после этого, - сказал он, его голос был хриплым.
- Похоже, что я и вправду девка.
Мы оставались у меня, пока солнце не скрылось за западными холмами и вечерние звезды не зажглись на небе. Камин тихо догорал, но нас это не беспокоило. Мы опять целовались, сначала нежно, едва касаясь друг друга губами, а потом крепко и со страстью. Мы почти ни о чем не говорили. Немного об охоте, о Гарри. Джон не расспрашивал, почему я плакала, и мы не строили никаких планов. Затем я увидела, что в маминой гостиной зажглись свечи и уже задернуты занавеси.
- Я думала, что это будет больно, - лениво произнесла я, заботясь о своей репутации невинности.
- После всех тех лошадей, на которых ты скакала? - спросил он с улыбкой в голосе. - Я удивлен, что ты вообще это заметила.
Я не выдержала и хихикнула, хоть это совсем не подобало леди. Но мне так хотелось больше не притворяться и оставаться такой удовлетворенной и довольной, как я была.
- Мне надо идти, - я слегка шевельнулась на его коленях. - Они удивятся, где я.
- Мне пойти с тобой? Хочешь, мы им все расскажем? - спросил он и помог расправить мне сзади платье, смявшееся от нашего долгого объятия.