Звучала музыка, на сцене командовал не кто-то из хормейстеров, а приятель Львова, купец и певец Митрофанов - толстенький, с глазами навыкате и носом репкой, выпевающий нужные слова громким басом, которому он умел придать потешную хриплость, но при том шустрый и задиристый. Его позвали потому, что он содержал доподлинный и всем известный ямщицкий хор, который любители часто приглашали летом в усадьбы. Только он, по мнению Львова и Фомина, мог показать оперным певцам верную ямщичью манеру.
Вдруг Федька увидела человека, который был ей действительно нужен. Увидела - и обрадовалась.
При театре вечно околачивалось превеликое множество разнообразного народа, и все норовили оказаться в зале. Художники приносили эскизы декораций, костюмов и разного сценического убранства, композиторы - толстые и лохматые партитуры, ветераны приводили поющих внуков и внучек, племянников и племянниц, надеясь добиться для них дебюта. Ежели прибавить обожателей - получалась картина на манер ярмарки, только что цыган недоставало. Среди всей этой пестрой и шумной публики самым кротким выглядел юноша лет семнадцати, высокий и круглолицый, одетый скромно, имевший при себе книжки, тетрадку и карандаш. Что он высматривал на сцене, что записывал - никто не знал. Говорили - юный сочинитель, подающий немалые надежды. И рассказывали про него дивно нелепую историю.
Вроде бы написал он оперу - точнее, либретто оперы, в прозе, но с куплетами. Поскольку ему было тогда лет около пятнадцати, никто из театрального начальства даже не пожелал ее просмотреть. Тогда юный сочинитель решил зайти с другого конца - сперва издать ее в виде книжицы, добиться славы у читающей публики, а там уж продолжать штурм театра. Вся столица знала типографщика Брейт-копфа, великого любителя музыки, возможно, и знатока. Он славился еще и добротой. Сочинитель принес ему свой труд и просил посодействовать в переложении куплетов на музыку. Брейткопф прочитал либретто - и предложил за него целых шестьдесят рублей ассигнациями. Уж что он собирался делать с оперой дальше - никто не знал, книжица так и не была издана. Однако не только типографщик блеснул чудачеством, но и сочинитель: попросил заплатить ему не деньгами, но книгами, и набрал творений Расина, Мольера и Буало.
Сказывали, он, желая прибиться к театральным делам, готов был браться и за перевод французских пьес. Ему наконец поручили перевести слова оперы "Инфанта Заморы", и он удачно с этим справился. После того его комическая опера "Бешеная семья" все же пришлась по нраву театральному начальству, и к ней вроде бы кому-то заказали музыку.
К этому-то странному человеку и устремилась Федька.
- Здравствуйте, сударь, - сказала она, приседая. - Сказывали, вы большой охотник до книжек. А у меня есть старые на продажу. Пойдемте в сени, я вам про них расскажу.
Все-таки Федька была не только отменной танцовщицей, но и актеркой - она так подалась всем станом к круглолицему юноше, что всякий, за ней следящий, сказал бы себе: кажись, Бянкина поумнела и избрала для своих чувств более подходящий предмет, чем фигурант Румянцев.
- Пройдемте, сударыня, - со всей любезностью отвечал юноша и, оставив в зале шубу, поспешил вслед за Федькой. При этом он задел и опрокинул стоявший у дверей стул.
- Я, сдается, угорела, - взявшись за виски, сообщила Федька, придав себе страдальческий вид. - Так вот, сударь, мне от деда достались старые французские книжки Ла Кальпренеда, Мариво "Удачливый крестьянин", Лесажа "Хромой бес" и "Жиль Блаз из Сантильяны", еще превеликое множество русских книжек - Тредиаковского вирши, сатиры Кантемировы…
Юноша глядел на нее, выпучив глаза: слыханное ли дело, чтобы фигурантка разбиралась в литературе? А Федька не очень-то и разбиралась - имея хорошую память, она запомнила фамилии и названия, да и как не запомнить, если в маленькой комнатушке все это дедово наследство постоянно было перед самым носом, и золотые буковки на черных книжных корешках сами в голове застревают?
Собственно, не только книги составляли наследство, но и половина крошечного домишки. И если от нее избавляться - то дедовы книжки с журналами впору выбрасывать на улицу или сложить из них на заднем дворе костер. А книг было жалко - вот Федька, похоронив деда, и уговорилась с дедовым шурином, что старик будет там жить и охранять книжки. Плату она брать не хотела, а просто пожалела отставного инвалида и даже иногда навещала его летом, он же пристроился к свечной мастерской и всякий раз снабжал Федьку связками дешевых сальных свечек.
- Книги мне точно нужны, - сказал юноша, - да ведь я много платить не могу. У вас, поди, в дорогих переплетах, а я в типографии любую книжку без переплета могу взять за сорок или пятьдесят копеек.
- Так ведь теперь того не печатают, что у меня есть, - возразила Федька. - Покойный дедушка даже журналы собирал - набрал полный комплект "Адской почты", все номера…
- "Адскую почту" беру! - воскликнул юноша. - Дам хорошую цену! А что еще есть?
- Вы приходите к нам, - пригласила Федька. - Сами все книжки увидите и нужные отберете. Ах, голова просто раскалывается… Выйдем на свежий воздух!
Она полагала забежать за угол и быстро уговориться с Санькой о том, где его найти, когда удастся покончить с этой гнусной историей. Что ему не следует показываться в театре, пока там сидят полицейские, было ясно даже дитяти. Сыщикам нужен убийца - и нужен сию минуту. А вытаскивать из застенков невинного человека и исправлять потом его репутацию - куда сложнее, нежели спрятать этого человека на несколько дней в Санкт-Петербурге.
- Подождите меня, сударь, сейчас мне на морозце полегчает, - сказала Федька, рассчитывая вернуться в зал вместе с юношей, чтобы все подумали что-либо амурное. Но он вышел вслед за ней, хотя и не сразу - она уже бежала вдоль театральной стены.
Он побежал следом и увидел, как Федька, придерживая у горла накинутую шубку, что-то втолковывает высокому молодому человеку.
- Так вот ты где, Румянцев, - произнес юноша. - Это славно. Одной заботой меньше…
Глава третья
Нельзя рыдать долго, тем более на морозе. Та вода, что где-то хранится в голове для слезных потоков, иссякает, новой взять неоткуда…
Когда она выливается, образуется, надо полагать, пустое место. И разум, терпеливо пережидавший это стихийное бедствие, выбирается из закутка, расправляет плечики или что там у него имеется, берется за работу.
Санька хотел было устремиться в театр, откуда, как он понял, еще не увезли Глафирино тело, припасть хоть к рукам, сказать последнее "прости". Порыв был благой - да только что там сказала рябая надоеда про подозрения полицейских?
Слушать все, что она толкует, - надо запасную голову иметь для ее бредней.
А ведь дружили, их и в пару ставили еще в школе, пока Федьку не подменили - она подурнела и сделалась обожательницей, и уж непонятно было, куда прятаться от ее долгих взоров.
Однако сейчас пришлось вспоминать каждое слово.
Придется объяснять, куда умчался впопыхах и с безумным видом, где болтался, чем занимался… А как объяснить-то?! Рассказать, что подслушал разговор между Глафирой и кем-то из береговой стражи? Можно бы. Пусть ищут посредника между ней и ее тайным любовником, статочно - и убийцей… Да! Ее задушил любовник!
Эта мысль осенила Саньку и даже ввергла в некую злодейскую радость. Вот, думал он, ты его всем предпочла, и мне также, а он, тобой наскучив, и прибежал в театр со шнурком!
Довод в пользу этой догадки только один - любовник должен подъехать к ее дому, а не подъехал, стало быть, знал, что уж незачем.
Теперь нужно придумать, как это преподнести сыщикам.
Тут-то и прибежала Федька.
- Саня, я тебя ни о чем не спрашиваю и ничего знать не желаю! - выпалила она. - Где ты был полночи - не мое дело! Молчи, не говори! Знать не хочу! Ты только слушай… Тебе сейчас нужно уйти и где-то спрятаться, а я все сделаю сама. Я добыла денег и уговорюсь с Бориской, будто вы вместе были - и из театра вместе ушли, и ужинали, и книжки читали. Ему поверят! Он ведь не питух, как Семен, он скромный, тихий… Ты только спрячься дня на два, на три, я все сделаю и тебе расскажу, чтобы вы полицейским одно и то же говорили!
Санька уставился на нее изумленными глазами - ишь ведь что придумала! Кто знал, что она - такая отчаянная интриганка? Сама мысль ему понравилась - и не придется объяснять господам из управы благочиния то, чего они понять вряд ли смогут по причине каменной тупости собственного мозгового устройства.
- Ты спрячься, да так, чтобы матушка твоя не знала! - продолжала фигурантка, вжимая в Санькину руку рубль. - Она-то и рада бы тебе помочь, да только соврала - а твой милый братец сказал правду. Так что ты домой пока не ходи…
- Ах, так твою мать… - пробормотал озадаченный Санька. Чем, спрашивается, он не угодил брату? И куда податься - так, чтобы семейство не знало? У матери есть сестрица, живет у Александро-Невской лавры, - к ней, выходит, нельзя…
- А через день прибеги ночью к Малаше, стукни в окошко, - наставляла Санька. - Она тебе все перескажет. Ты не беспокойся, я все улажу!
И, хотя Санька очень хотел, чтобы кто-то все уладил без его вмешательства, первая мысль была: этого еще недоставало…
Быть перед Федькой в долгу за такое - это уже опасно. Мало ли, что она вышивает ему платки и дарит пуговицы для фрака? Это - мелочь, ерунда. Он тоже может подарить - и жаль, что не отдаривался хотя бы баночкой с дешевой пудрой или белилами. Так оно было бы правильно… А за спасение от сыщиков, пожалуй, придется платить любовью… так она, кажется, и рассчитала…
- Хорошо, Федя, - сказал Санька. - Все сделаю, как ты велишь.
- Где квартирует Малаша - знаешь?
- Знаю.
- Ну вот… ты не унывай… я для тебя, ты же знаешь…