- Да.
Кабы не рябая рожа, подумал Санька, ох, кабы не рябая рожа…
И даже не эти картечные рябины - многие даже придворные дамы после оспы таковы и успешно замазывают личики, так что не придерешься. Беда в том, во-первых, что слишком часто Санька видел Федьку без белил и пудры, теперь как она ни прихорашивайся, хоть вершковый слой притираний наложи - он и сквозь этот слой ее уродство внутренним взором увидит. А во-вторых - смех будет на весь театр, если он, всегда показывавший береговой страже свое пренебрежение к Федьке, вдруг снизойдет. Этого допустить нельзя…
Да и какие амуры, если в сердце - доподлинная рана? Разве что Анюта могла бы по-бабьи утешить. Но сейчас к ней лучше не соваться - как бы не поссорить ее с откупщиком. Докапываясь до причин Глафириной смерти, сыщики и так много всяких амурных приключений обнаружат, а в городе за этим делом все будут с любопытством следить, не каждый день первую дансерку находят среди декораций с роковым шнурком на шее.
Ох, Глафира, Глафира, нежный голосок, крошечные ручки, бестелесное прикосновение пальчиков к подставленной ладони… словно золотой лучик из светлого рая падал на сцену, и нет его больше…
Слезы опять навернулись на глаза.
- Ступай, Федя, пока тебя не хватились, - сказал Санька.
И тут как будто маленькая молния меж них проскочила. Не только Федька быстро обняла его, но и он - ее, необъяснимо, без единой мысли, да еще и прижал на единый краткий миг. Потом они друг от дружки отшатнулись, и фигурантка еще мгновение глядела ему в глаза, прежде чем повернуться и убежать. Во взгляде были слова: твоя же я, дурак, вся твоя… Но в таком имуществе фигурант Румянцев не нуждался.
Следовало отойти подальше от театра и придумать, куда бы деваться. Гриша Поморский - на репетиции. Его старенькая матушка Саньку знает и пустит погреться, но нельзя же там просидеть у печки двое суток. Нужен человек, посторонний театру…
- Сударь, стойте! - и с этим призывом Саньку хлопнул по плечу некий человек. - Не бойтесь, я вам друг!
Голос был молодой, звонкий. Фигурант обернулся и увидел круглолицего юношу, без шапки, в одном фраке.
- Я знаю положение ваше, - сказал он, - но мне также известно, что вы невиновны. Я хочу вам помочь. Есть дом, где вам будет хорошо, куда не доберутся господа из управы благочиния, покамест это дело не разъяснится.
- Но кто вы? - спросил Санька, отчаянно соображая: лицо вроде знакомое, в театре попадалось.
- Я сочинитель! - гордо отвечал юноша. - Подождите меня вон там, за манежем, я только оденусь. И поедем отсюда! Здесь вам быть незачем.
В манеже еще несколько лет назад устраивались конные карусели - от них и получила название площадь перед Большим Каменным, хотя шустрые извозчики уже стали звать ее Театральной. Сейчас он за ненадобностью стал разрушаться, и столичные жители ночами таскали оттуда доски и бревна.
Не назвав имени, юноша убежал, и следы выдавали человека, от танцевального искусства весьма далекого, - он заметно косолапил…
Выбирать не приходилось - Санька перебежал к манежу, приютился там в заветренном месте и принялся ждать неожиданного благодетеля.
Он стал вспоминать - да, точно, юноша часто бывал в театре, и не только в партере или на галереях, но и за кулисами. В памяти прозвучало слово "Клеопатра". Да, точно, юноша был замечен в обществе Ивана Афанасьевича Дмитревского - человека, которого в Большом Каменном знали и уважали все. А "Клеопатра", статочно, трагедия, которую юноша предлагал Дмитревскому для постановки… Однако он не только проситель, он чересчур часто бывает в театре, у него какие-то дела, хотя с балетом они не связаны - скорее с оперой…
Минут через десять юноша, уже в шубе, прискакал по рыхлому снегу.
- Я извозчика нанял… да подымите же воротник, сударь!.. Бежим!
Извозчичьи санки ждали в двух шагах - оставалось сесть и накинуть на ноги тяжелую полсть, да еще подтянуть ее повыше - встречный ветер заносил седоков снегом.
Ехали недолго - мимо Сенной, за Апраксин двор и вдоль Фонтанки.
- Как звать вас, сударь? - спросил Санька первым делом.
- Свое прозвание я берегу для того времени, как покроюсь славой, - весело отвечал юноша. - И тот час недалек. А пока… так сразу и не придумаешь… Друзья зовут меня на французский лад - Жан, я откликаюсь.
- Мусью Жан? - уточнил Санька.
- Да какой из меня мусью… Жан, Жанно… можно и так… Вы, Румянцев, не беспокойтесь о моем прозвании. Очень скоро оно станет вам известно. В день, когда в Большом Каменном будет премьера оперы моей…
- Что за опера? - недоверчиво спросил Санька. В восемнадцать лет (столько он дал на глазок благодетелю) можно писать хоть трагедии, хоть комедии, но надежда увидеть их на сцене сомнительна.
- Узнаете в свой час. Музыка уже заказана! - похвалился сочинитель.
Санька пожал плечами - тайны какие-то дурацкие…
Дом, куда доставил его Жан, был убран так, как если бы в нем жил чиновник средней руки, поминаемый в ежегодно публикуемых списках восьми старших классов, не какой-нибудь копиист, да еще и увлеченный искусством. На стенах гостиной висело несколько картин - неплохие, по Санькиному мнению, пейзажи, на этажерке и на подоконнике лежали французские книги. Красивый секретер был раскрыт и готов для работы - из стакана торчали очиненные перья и карандаши, в глубине лежали стопы бумаги, и Санька мог поклясться, что чернильница полна - а не то, что у него самого, кладбище дохлых мух.
- Будьте как дома, - весело сказал Жан. - Книги, журналы, гравюры - все к вашим услугам. Сейчас пойду велю сварить вам кофею. Тут вы в полной безопасности.
- Это ваше жилище? - спросил Санька.
- Нет, тут живет человек более почтенный. Он знает о вас и хочет вам покровительствовать.
Санька несколько смутился - отродясь не бывало, чтобы чиновное лицо оказывало покровительство балетному фигуранту. Фигуранткам - да, девицы о том лишь и мечтали.
- А, может, угодно поиграть на скрипке? - немного смущенно полюбопытствовал Жан. - Я скрипку страстно люблю, а вы? Может, мы бы исполнили какой-либо несложный дуэт? Совсем несложный?
Вот тут Санька и понял, что за ним наблюдают уже не первый день и знают, что он берет уроки у Гриши Поморского.
- У меня своей скрипки нет, - сказал он, - и я ее беру в руки лишь в доме учителя моего… и я дуэты играть не обучен, одни танцевальные арии…
Это было чистой правдой - Гриша не столько учил его, сколько натаскивал бойко исполнять всем известные напевы контрдансов и гавотов.
- Жаль… - и Жан вышел распорядиться насчет кофея.
Санька тут же взял книжку, которую Жан привез с собой.
Она была толстенькой, почтенного возраста и на французском языке. Называлась "Кабалистические письма, или философская, историческая и критическая переписка между кабалистами, элементарными духами и сеньором Астаротом". Имя сочинителя отсутствовало. Санька, очень удивленный тем, что Жан читает такие странные книжки, открыл наугад - и обнаружил послание сильфа Оромасиса, весьма философское. Читать это, да еще на французском, не было ни малейшей охоты. Санька закрыл книжку и взял с подоконника другую - сочинения Мармонтеля. Она была заложена посередке бумажкой. Санька открыл - и увидел начало сказки "Мужсильф". Он стал искать хоть что-то на русском и открыл толстую тетрадь, в которой оказалась переписанная пьеса "Сильф, или Мечта молодой женщины".
- Куда ж я попал? - сам себя спросил Румянцев. Он знал, что сильфы - неземные создания, вроде ангелов, но не ангелы. Так мало ли всяких созданий, которых никто не видел? Вон истопники в театре говорили, что там домовой поселился и шкодит, поленницу развалил, заслонку у печи самовольно закрыл, от чего музыканты чуть не угорели. Но про домовых в книжках не пишут, а про сильфов, выходит, пишут, и кому-то эти сведения необходимы…
- Сейчас поспеет угощение, - сказал вернувшийся Жан. - Так нет охоты поиграть на скрипке? А то тут имеется хорошая, да ноты есть, да другую я бы у соседей попросил… - Он уже просто умолял, и Санька не выдержал.
- Какая там скрипка, не до нее…
- Простите, бога ради! Вы садитесь, вот кресла… говорите, что вам угодно, вам ни в чем не будет отказа!..
- Мне угодно… - Санька хотел было попросить, чтобы его оставили в покое, хотя бы на два-три часа, - и не смог. С одиночеством у него были сложные отношения. Он и хотел иногда остаться один хоть в каком закоулке, но не получалось: дома спал с братом, в театре тоже вокруг постоянно люди. Так что он даже не знал, каково это - сидеть наедине с собой, не беспокоясь, кто и что сию секунду сказал или подумал.
Сейчас он получил вдруг такую возможность - Жан оставил бы его одного в теплой гостиной, да еще кресла бы ближе к печке подвинул - чтобы уютнее тосковалось. Но как теперь думать о Глафире? Как ее оплакивать - такими ли слезами, как час назад на морозе? Те слезы пролились - и их больше нет, и в чем же еще должна проявиться скорбь?
Саньку носило от стенки к стенке, длинные ноги в три шага одолевали расстояние, ловкое тело разворачивалось, вновь устремлялось - как будто от того стало бы легче…
- Я послал за человеком, который принимает в вас участие, - сказал Жан. - Он живет поблизости, сейчас будет. Как раз к чаю.
- Благодарю, - Санька хотел на лету поклониться, но шея судорожно дернулась. Это уж было совсем скверно.
- Я вижу, вы листали книжки. Там много любопытного…
- Да.