- Разумеется: ее отпустил на волю еще мой покойный отец! Офицер в ответ на мои слова, что ее нет у меня, выхватил саблю, чуть не искрошил меня. Что же мне оставалось делать? Я выстрелил и ранил его, но ведь это он ворвался ко мне, он хотел убить меня, а не я! Я не виноват! И вчера же ко мне приезжали двое других офицеров и вызвали меня на дуэль с целым эскадроном. Да, позвольте, за что?! Почему? Я этого не понимаю. Но ведь я же не могу стреляться со всяким, кому это вздумается? Я человек государственный, у меня важные дела в Петербурге, там меня ждут, и вдруг я тут…
- Что же вам от меня угодно? - проронил Шемякин.
- Вашей помощи, дорогой мой. И я вам, может быть, пригожусь когда-либо! Урезоньте их, уговорите!… Избавьте меня от этой нелепой дуэли!
- И вы даете честное, дворянское слово, что Леониды Николаевны красть не приказывали, нигде у себя ее не держали и никогда ей гнусностей не предлагали?
Слова Шемякина звучали раздельно и металлически.
- Честное слово!
Пентауров даже перекрестился.
- Извольте, помогу! И даже больше-с… Можете сегодня же безбоязненно уезжать в Петербург. Никто вас больше не обеспокоит!
- Да ну? - воскликнул обрадованный Пентауров.
Шемякин встал.
- Прошу посидеть минуту! - сказал он и вышел за дверь.
Степан Владимирович шлепнул себя по ляжкам и даже подскочил от нахлынувшего восторга. Потом поднялся с кресла, заложил руки за спину и, улыбаясь, принялся прохаживаться по кабинету.
"А ведь действительно дельный парень! - думал он про Шемякина. - Как он только все это устроит?"
Дверь отворилась, и показались пятеро дюжих конюхов; один нес здоровенный пук розог.
Шемякин вошел последним и затворил за собой дверь.
- Раздеть его! - приказал он конюхам.
Пентауров посерел, выпучил глаза и попятился.
- Что вы? Что такое? - пробормотал он, охваченный ужасом.
- Живо! - Шемякин слегка возвысил голос.
Конюхи в один миг скрутили кусавшегося и дравшегося Степана Владимировича, сдернули с него щегольские светлые панталоны и разложили на ковре из медвежьей шкуры.
- Пороть! - коротко сказал Шемякин.
Свистнули розги. Пентауров неистово завизжал и забился, но здоровенные детины держали его за руки и ноги. Розги свистели и клали рубец за рубцом на белое тело "государственного" человека.
В дверь кабинета раздался сильный стук.
- Саша, что тут происходит? Пустите?! - послышались из-за двери взволнованные женские голоса.
Шемякин приоткрыл дверь.
- Здесь вам не место… Ступайте! - железным, не допускающим возражений голосом сказал он и опять захлопнул и запер дверь.
- Больнее! Крепче пороть! - послышался еще раз его голос.
Конюхи усердствовали вовсю. Через несколько минут крики и свист розог в кабинете стихли.
Дверь распахнулась, и показался мертвенно-бледный Пентауров в измятом и изорванном платье. Не то плач, не то какие-то слова невнятно рокотали в его горле.
- Можете ехать в Питер: теперь с вами драться никто не станет! - напутствовал его Шемякин.
Помутившиеся, блуждающие глаза Пентаурова вдруг наткнулись на кучку перепуганных женщин, сбившихся в конце коридора. Среди них была… Леня.
Пентауров заморгал, словно прогоняя что-то почудившееся, потом, косясь на нее, как пугливая лошадь на куст, прошмыгнул мимо и исчез в зале.
- Сашка, ты с ума сошел?! - закричала, обретя дар слова, Аня.
- Нет, как будто ничего, здоров!… - ответил Шемякин, трогая себя за лоб и принимая свой обычный вид и тон; только почерневшие глаза его еще не успели отойти и стать обычными серыми.
- Ты его выпорол? Дворянина? - только шепотом и смогла выговорить Степнина.
- Бабушка, не мог я же ему отказать: он сам просил об этом!
- Вздор несешь!
- Ей-богу, бабушка, правда! Просил устроить так, чтобы никто драться с ним не стал! Я и устроил. Разве нехорошо?
Шемякин совсем овладел собой.
- Да ведь он же дворянин?!
- А я его на коврике, бабушка: на коврике это совсем хорошо!
- Молодец! Так и следовало его проучить! - сказал Плетнев.
- Господа, дворян же не порют? - воскликнула Серафима Семеновна.
- Если они не врут, маменька! - откликнулся Шемякин. - А кто врет, тому чики-чики бывает; так меня в детстве учили, ей-богу!
- Ах ты, разбойник! Ах ты, шут! - говорила Степнина, идя под руку с ним из коридора. - Вот уж действительно, мозгу не вместить, что натворил!
- Бабушка, это я в государственных целях сделал! - оправдывался Шемякин. - Гусары его могли на дуэли убить; это им что - тьфу и ничего больше, а он говорил, что он человек нужный, полезный! Я и подумал: оставлю-ка я господ гусар с носом, пусть он себе назло им живет… Я о нем от души позаботился! Право!
- Теперь ездить к нам побоятся люди, скажут - выпорют!
- И отлично, бабушка! - вмешалась Соня. - По крайней мере только хорошие люди ездить будут!
- Я знаю, о ком вы в действительности подумали, Александр Николаевич! - тихо произнесла Леня, взяв свободную левую руку Шемякина и пожав ее. - Было ужасно, но спасибо вам!
Она поспешила к своему жениху.
На балкон, куда опять собрались все, торопливо вышла Ненила, направилась прямо к Шемякину, взяла его руку и громко чмокнула ее.
- Спасибо, батюшка, что поучил этого молодца: давно плакали по нем розги! - сказала она и поклонилась в пояс. - Вот как утешил на старости лет, свечку за твое здоровье поставлю! Всегда говорила, что из тебя прок будет!
Молодежью вдруг овладел приступ смеха. Первою закатилась, припав к спинке стула, Соня; ей принялись вторить и остальные.
- И поделом, и поделом! - восклицали то тот, то другой.
- Но какой у него был вид?! - заливалась Анечка. - Как он визжал! Я думала, его режут!
Появились улыбки и на лицах старших.
- Барыня Грунина приехали! - возгласил из дверей лакей; вслед за ним появилась и сопровождаемая Нюрочкой Марья Михайловна.
- Что, не у вас был сейчас Пентауров? - осведомилась она, здороваясь с хозяевами.
- Нет, не у нас… - не сморгнув, ответил Шемякин. - А что?
- Да совсем странный какой-то: смотрим, едет человек, чуть не шагом, сам задом наперед коленями на сиденье стоит. Поравнялись мы - вижу: батюшки, Пентауров?! И расстроенный, всклокоченный! "Что это вы, - спрашиваю, - на коленках едете?" Вообразите, лошадей даже не остановил, только рукой эдак обвел: "Вид, - говорит, - очень хорош!" Он не рехнулся ли?
- Бедный! Возможно… Сам мне говорил, что он очень расстроен! - проговорил, качнув головой, Шемякин.
- А в Рязани у нас короб новостей! - продолжала, усаживаясь Грунина.
- Не удивишь, матушка, своих у нас много! - прервала ее Степнина.
- Ну-те, какие? - Мария Михайловна приготовилась слушать: она специально за тем и приехала, чтобы почерпнуть вдохновения для продолжения тех сказок из тысячи и одной ночи, которые гуляли по Рязани о происшествии в Баграмове. О бегстве Лени и о том, что она находилась в Рыбном, Марья Михайловна, а стало быть и Рязань, еще ничего не знали.
- Дочку нам новую Бог послал, и две свадьбы у нас на днях будут, вот какие! Эту стрекозу замуж выдаем, - рука Степниной указала на Соню и затем еще на кого-то, находившегося за спиной Груниной, - и эту!
Марья Михайловна грузно повернулась и замахала руками, словно собираясь упасть в обморок. Ее и вправду чуть не хватил удар: перед ней стояла Леня!
Глава XXXV
Роману конец. Но, расставаясь с действующими лицами его, надо сказать о них несколько заключительных слов.
Свадьбы Лени и Сони произошли в один день, двадцать пятого сентября. Венчались они в своей церкви в Рыбном, и как ни хотелось обеим невестам, чтоб все было как можно скромнее, желание их не исполнилось. Съехался весь уезд и все офицеры гусарского полка, гремел оркестр, и старый дом, полный нарядными людьми, весельем и шумом, сиял тысячью огней среди темного "бабушкиного" сада.
В самый разгар танцев Степнина вышла на балкон отдохнуть и подышать свежим воздухом. С ней подошла к перилам Ненила, стоявшая у настежь распахнутых дверей и смотревшая на общее веселье.
- Устала, Ненилушка, слабеть начинаю! - сказала Аграфена Степановна.
Старая нянька не отвечала. В саду царила тишина. Слышно было, как то здесь, то там тихо шелестели падавшие листья.
- Это мы с тобой… - тихо молвила Степнина, глядя в непроницаемую тьму перед собой…
Стратилат и Агафон, собравшиеся на другой же день уходить в Москву, опять должны были отложить свой уход: их пригласила Леня на свою свадьбу.
Не приказала их никуда отпускать из имения и Степнина. Приглашены были, разумеется, и Шилин с Тихоном, звать которых ездил в Рязань сам Светицкий.
Он хотел сделать попытку заплатить Стратилату и Агафону, но Леня, боясь, что они обидятся, попросила не делать этого.
- Вы мои первые гости! - сказала Леня, встречая своих друзей и принимая их общий подарок - букет цветов.
Компания жалась в уголке и оттуда следила за "своей" Леонидой Николаевной, а она, вся в белом, счастливая до сияния, не расставалась с их букетом, и белым облачком летала по залу; улучив минуту, она подбегала к ним и перемолвливалась словцом-другим.
На другой день, после теплого прощания с Леней и ее мужем, Стратилат и Агафон надели свои узелки на палки и пустились в путь. Каждый из них нес в руке по кульку с остатками от обильного свадебного ужина.
Отойдя верст двадцать от Рыбного, будущие актеры остановились и сели отдохнуть и закусить.