- Нет, - сказала со смехом Елизавета. - Их очень быстро можно пересчитать: мои родители, дядя да вот этот человечек, - она взяла подбежавшего Эрнста за руку, - который с каждым годом завоевывает себе все больше и больше места в нем. Теперь мы должны идти домой, мой мальчик, - сказала она брату, - а то мама будет беспокоиться.
Она поклонилась фон Вальде. Тот поклонился в ответ, сняв шляпу, и подал руку Эрнсту. Затем подошел к лошади, нетерпеливо бившей копытом землю, взял ее за повод и увел.
- Знаешь, Эльза, на кого похож господин фон Вальде? - спросил Эрнст, когда они поднимались на гору.
- На кого же?
- На Георгия Победоносца, убившего дракона.
- Вот тебе на! - рассмеялась девушка. - Но ведь ты никогда не видел Георгия Победоносца.
- Нет, но мне кажется, что он такой.
У Елизаветы мелькнула подобная же мысль, когда она увидела фон Вальде скачущим на взбесившейся лошади. В эту минуту она вспомнила, какую муку испытала при мысли, что с ним может случиться несчастье, и радость при виде его живого и невредимого. Она остановилась и приложила руку к сердцу.
- Вот видишь, - заметил Эрнст, - ты опять так бежала в гору, что я не мог за тобой угнаться! Если бы дядя это увидел, то очень бы рассердился.
Теперь Елизавета медленно и задумчиво шла в гору и почти не слышала упрека мальчика.
- Эльза, что с тобой? - с нетерпением воскликнул он. - Теперь ты идешь так медленно, что мы и до вечера не доберемся домой.
Он схватил ее за платье и стал тащить за собой. Елизавета пришла в себя и, к удовольствию братишки, пошла быстрее.
Придя домой, она положила шляпу Берты на буфет. Она пока не хотела говорить родителям о встрече с этой девушкой, потому что не сомневалась, что они встревожатся и расскажут об этом дяде, который всю последнюю неделю был хмурым и вспыльчивым. Елизавета боялась, что лесничий, узнав об этом, прибегнет к крайним мерам и выдворит нарушительницу его домашнего мира. Эрнст не обратил внимания на шляпу в руке сестры и не мог выдать ее.
После ужина Елизавета пошла в лесничество, где, к своему большому удовольствию, узнала, что дядя отправился в Линдгоф. Отдав Сабине шляпу, девушка сообщила ей о странном поведении Берты и спросила, вернулась ли та домой. Сабина была и возмущена, и расстроена.
- Уверяю вас, деточка, если бы вы были одна, эта девица выцарапала бы вам глаза, - сказала она. - Я не могу понять, что с ней случилось. Она не спит по ночам, все бегает взад и вперед и разговаривает сама с собой. Если бы я только могла собраться с духом и открыть дверь, когда она там беснуется! Но я не могу, хоть вы меня озолотите. Вы посмеетесь надо мною, я это знаю, но Берта не в своем уме. Посмотрите ей в глаза - они так и горят! Я молчу и ничего не говорю. Господин лесничий спит крепко, но я прекрасно знаю, что Берта по ночам убегает, а вместе с ней исчезает и цепная собака. Это единственное существо в доме, которое, похоже, любит ее и никогда не трогает.
- Так дядя не знает об этом? - поразилась Елизавета.
- Сохрани Бог! Я ничего ему не скажу, а то мне попадет.
- Но, Сабина, ведь ваше молчание может привести к беде. Дом стоит так уединенно… Если в доме нет собаки…
- Я не отхожу от окна и жду, пока девочка не вернется и не привяжет собаку.
- Ведь вы приносите большую жертву своим суеверием. Не лучше ли было бы Берту…
- Тише, не так громко, вон она сидит, - и Сабина указала на скамью под старой грушей посреди двора.
Елизавета медленно подошла ближе. На скамье сидела Берта и чистила бобы. Она показалась девушке сильно похудевшей: под глазами лежали темные тени, а между бровями образовалась глубокая складка. Все это придавало ее лицу страдальческое выражение. Елизавета вмиг забыла, с какой враждебностью относилась к ней Берта, и хотела было подойти к ней, однако Сабина схватила ее за руку и поспешно прошептала:
- Не ходите, я этого не допущу. Она вполне может пырнуть вас ножом.
- Но она так несчастна! Мне, может быть, удастся убедить ее в том, что я испытываю к ней только искреннее сочувствие…
- Нет, нет, уверяю вас, это ничего не даст, сейчас вы убедитесь в этом.
Сабина спустилась во двор. Берта так и не подняла на нее глаз.
- Барышня Эльза нашла ее, - сказала Сабина, подавая Берте шляпу, а потом, положив обе руки ей на плечи, ласково добавила: - Она хотела бы сказать вам несколько слов.
Берта вскочила, как будто ей нанесли смертельное оскорбление, с гневом стряхнула руки старушки и направила яростный взгляд в ту сторону, где стояла Елизавета, - это говорило о том, что она давно заметила присутствие фрейлейн Фербер… Бросив нож на стол, она отскочила, причем опрокинула корзину с бобами, разлетевшимися в разные стороны, и побежала в дом. В открытое окно было слышно, как она захлопнула дверь и закрыла задвижку.
Елизавета была ошеломлена и огорчена. Она охотно сблизилась бы с этой несчастной, но теперь убедилась, что лучше отказаться от этой затеи.
Елизавета в течение всей недели ходила в Линдгоф. Елена фон Вальде стала быстро поправляться с того дня, как они пили кофе и когда вернулся сын баронессы. Елена с особым рвением разучивала несколько музыкальных пьес в четыре руки и под большим секретом сообщила Елизавете, что в конце августа будет день рождения ее брата. Она готовила сюрприз к этому дню - хотела, чтобы он первый раз после долгого перерыва снова услышал ее игру, что, без сомнения, обрадует его.
Елизавета ждала этих уроков с каким-то странным чувством, соединяющим в себе радость, страх и неприязнь. Она не понимала, почему это так, но замок и парк приобрели для нее особую прелесть. Она даже чувствовала необычайную привязанность к той скамейке, на которой сидела с фон Вальде, и всегда делала небольшой крюк, чтобы пройти мимо нее. А вот страх и неприязнь внушало ей поведение Гольфельда. После того как она несколько раз уклонилась от встречи с ним в парке, свернув на другую дорожку, он без церемонии явился в комнату Елены, когда там была Елизавета, и попросил разрешения присутствовать на уроке. К ужасу Елизаветы, Елена с радостью согласилась. Он стал приходить постоянно, молча клал несколько свежих цветов на рояль перед Еленой, вследствие чего та неизменно брала несколько фальшивых аккордов, затем садился к окну, откуда мог прекрасно видеть играющих, и прикрывал глаза рукой, как бы желая отрешиться от мира. Однако Елизавета, к своей величайшей досаде, заметила, что, закрывая лицо, он следил за каждым ее движением.
Елена, очевидно, даже не подозревала о тех хитростях, с которыми Гольфельд шел к намеченной цели. Она часто прерывала игру и оживленно беседовала с ним, принимая его суждения, как изречения оракула.
За несколько минут до окончания урока Гольфельд обычно уходил. В первый же раз Елизавета в окно, из которого была видна большая часть парка, заметила, что он ходил взад-вперед по дорожке, ведущей к лесу, по которой должна была пройти она. Девушка нарушила его планы тем, что прошла к мисс Мертенс и просидела у нее больше часа. Гувернантка всегда принимала Елизавету с распростертыми объятиями, и та очень привязалась к этой женщине, так что не могла пройти мимо двери ее комнаты, чтобы не забежать к ней.
Мисс Мертенс обычно бывала очень печальной и удрученной, очевидно из-за того, что ее существование в Линдгофе становилось все нестерпимее. Баронесса, лишенная теперь власти, испытывала смертельную скуку. Перед родными она должна была носить маску довольства, а потому срывала свой гнев на гувернантке.
Желая как следует проучить и помучить свою жертву, она приказала, чтобы отныне уроки проходили под ее личным наблюдением, и в присутствии ученицы беспощадно критиковала методы учительницы, а иногда даже прерывала урок и читала англичанке нотацию. В тех случаях, когда баронесса чувствовала себя недостаточно уверенной, она звала на подмогу учителя Меренга. Госпожа Лессен прекрасно знала, что он плохо говорит по-французски, и тем не менее нередко просила его присутствовать на уроках этого языка, чтобы поправлять выговор гувернантки.
Часто Елизавета заставала мисс Мертенс в слезах, и та говорила, что только любовь к матери заставляет ее терпеть подобные мучения. Старушка жила лишь тем, что посылала ей дочь, а потому потеря места тяжело сказалась бы на ней. Но в каком бы удрученном состоянии ни пребывала англичанка, ее лицо светлело, когда Елизавета просовывала голову в дверь и спрашивала, можно ли войти.
Эти послеобеденные визиты имели еще одну тайную прелесть для Елизаветы, хотя она не созналась бы себе в этом ни за что на свете. Окна комнаты мисс Мертенс выходили в большой двор, который девушка называла монастырским садом, потому что четыре высоких стены отделяли его от внешнего мира. Несколько развесистых лип бросали густую тень на зеленую траву, мощеные дорожки и колодец, стоявший посередине и снабжавший имение прекрасной водой. В этот двор выходила дверь кабинета фон Вальде, и в солнечные дни она обычно оставалась открытой. Иногда появлялся и он сам и прохаживался по дорожкам.
Мисс Мертенс уверяла, что фон Вальде вернулся из путешествия совсем другим. До отъезда у него было лицо, как у статуи, теперь же оно стало гораздо живее. При этом англичанка таинственным голосом добавляла, что он, вероятно, привез очень приятные воспоминания, и у нее есть предчувствие, что в скором времени все должно измениться в Линдгофе. Однако мисс Мертенс ни разу не заметила, что ее юная подруга при этих словах всегда хваталась за сердце и сама не замечала этого.
Фон Вальде нередко был вынужден прерывать свои уединенные прогулки под липами, так как к нему приходили разные люди по своим делам. Это были рабочие, подрядчики, а также бедные и несчастные со всей округи, причем последние обычно уходили взбодрившимися и утешенными.