"Ему казалось, что он может все"
Я еще раз хочу сказать о том, почему у Володи хорошо выходили роли фронтовиков. Во время записи песни с Папановым для картины "Одиножды один", о которой я уже говорил, песни фронтовика, вернувшегося с войны, Володя так точно передавал интонации, свойственные инвалидам, которые пели эти песни на вокзалах и в электричках, что Папанов - сам фронтовик - был просто потрясен. Потрясен тем, насколько точно Володя передавал и настроение, и интонации, и дух того времени. И как я уже говорил, если Володя писал для конкретного артиста, то он мог даже что-то изменить в тексте. Ну, например, в этой песни строчку "… Дымок поднимался совсем по-другому". Папанов пел "…подымалси совсем по-другому" или "за чужое за что-то запнулся в сенях"… А Папанов пел: "за чужое за чтой-то запнулся в сенях". Специально для Папанова, учитывая его внешность, Володя вводил какие-то такие просторечия.
Каждый раз, когда я слушаю эту песню или смотрю на рукопись, которая сейчас лежит передо мной, я всегда вспоминаю, что очень многие крупные поэты старшего поколения были тогда поражены, насколько точно сделана эта песня. И, например, Исаковский написал свою песню - там есть строчка "Медаль за город Будапешт"… Не помню, как она называлась, но там есть такие строчки: "И на груди его светилась медаль за город Будапешт" - ну это самая популярная строчка из всей песни. И все-таки я считаю, что, несмотря на всю точность и яркость песни Исаковского ("Враги сожгли родную хату". - В.П.), Володина песня и точнее, и пронзительнее. В ней больше той речевой смелости, на которую поэты того поколения не рисковали идти. И вот эта речевая смесь (и блатной, и уличный, и деревенский жаргон), которая была свойственна песням инвалидов и на которую не решались профессиональные поэты, Володе была свойственна и отличала его. Он с детства впитал этот язык, который он слышал на военных базарах и вокзалах… Кстати, он очень органично на нем сам говорил, ничего не играя и никого не изображая.
Владимир Высоцкий и Булат Окуджава во время работы над спектаклем "Работа есть работа". 1976 год
А теперь по поводу того, что происходит после Володиной смерти. Я теперь думаю об этом особенно много… Появление после его смерти статей и воспоминаний, в которых авторы пытаются подвести итоги, сформулировать свое отношение к такому явлению, как Высоцкий, я считаю преждевременным. Я думаю, что он был целой эпохой в жизни нашей страны, выразителем дум целого поколения. В шестидесятые и пятидесятые годы бардов и менестрелей было много, но я человек пристрастный и субъективный, как всякий художник, мне тогда еще казалось, что останется только Высоцкий. Если говорить о Булате Окуджаве, тоже ярком представителе этого поколения, то у него прежде всего отмечаешь поэтическую культуру. Для Окуджавы песни являются одной из сторон его творчества и, может быть, не самой главной. У него ведь есть и чистые стихи, и замечательные романы. Поэтому исполнение песен Булатом обаятельно тем, что оно непрофессионально. Можно сказать так: стихи - высочайшего уровня, а пение - любительское. У Окуджавы главное - это стихи, а не исполнение. А у Высоцкого каждый компонент - на самом высоком уровне… И стихи, и пение, и даже мимика. И в этом смысле Володя - явление уникальное. Может быть, в своих лучших произведениях к нему приближался только Юлий Ким.
Высоцкий обладал феноменальным ухом… Даже не слухом, а именно ухом - и в этом смысле равных ему я не знаю. Потому что, работая в кино, я часто просил поэтов и композиторов сделать песню "под кого-то…". И в этом смысле Володя был неподражаем. Допустим, ему говорили: "Володя, напиши под Овидия". Он говорил: "Дайте мне Овидия". Ему дают томик Овидия, он читает его в течение какого-то небольшого времени. И через час пишет стихи под Овидия. Причем это текст Высоцкого, написанный в стиле этого римского поэта.
А была еще одна история поразительная. В картине "Одиножды один", о которой я уже говорил, нужны были обрядовая свадебная песня - величальная жениху и невесте и другие. То есть большое количество русских обрядовых песен, так как в центре картины была русская национальная свадьба. Можно было пойти по простому пути - взять настоящие русские народные обрядовые песни. И мы располагали к тому времени достаточным материалом. А Высоцкий, который писал все песни к этой картине, побоялся, что будет некая разностильность. И тогда он взял сборники народных песен, подлинных, изучил их и написал свои обрядовые песни для русской свадьбы. И в этих песнях было удивительное сочетание полного знания материала, владения им и ощутимое присутствие самого Высоцкого. И это соединение позволило ему создать общую стихотворную ткань для всей картины. Это было феноменально. В картине ведь были самые разные песни, в том числе и для хора, многоголосые. Володя за очень короткое время сумел понять суть и создать нечто законченное, на что у многих уходят месяцы и годы.
Я об этом так подробно говорю, потому что существует утверждение, что Высоцкий был человеком не очень грамотным в стиховом отношении. А Володя был поразительно точен в стихотворных размерах, я уже говорил, что он на спор мог писать гекзаметрами, и это были настоящие гекзаметры. Он мгновенно это схватывал, он прекрасно читал чужие стихи, если это было надо театру. И я его считаю интеллигентнейшим и образованнейшим человеком. Ведь, повторяю, я работал со многими поэтами, но у них получалось не так, как у Володи… И было впечатление, что профессиональные поэты менее начитанны, менее культурны, чем Высоцкий.
Я не знаю ни одного поэта - и это действительно феноменально, - который бы имел такой огромный социальный радиус поклонников. То есть Володю любили все: от академиков до самых простых людей, от самых утонченных интеллигентов до самых неискушенных потребителей искусства.
И еще о моем представлении о Высоцком как о музыканте… У него бывали-таки состояния, когда он чувствовал себя чуть ли не Бетховеном. Ему казалось, что он может все. Я сам занимался музыкой, но не выдержал ежедневной колоссальной нагрузки, которая требуется от профессионального музыканта. Но повторяю, что у Высоцкого были такие минуты, когда он чувствовал, что и в музыке он все может.
А еще: актеру - профессиональному актеру - нужно периферическое зрение и колоссальная периферическая память. Ну, например, Володя стоял в кадре и смотрел в сторону киносъемочного аппарата и одновременно помнил, что находится вправо и влево от него… А там могла быть массовка, декорации и черт-те что еще. В этом смысле он, конечно, был феноменальным человеком. И когда, допустим, мы снимали второй дубль (если был брак на пленке и приходилось переснимать иногда через месяц), Володя точно помнил, что было справа и слева, а иногда помнил, кто стоял сзади. Мы смотрели на фотографии - все было абсолютно точно. А ведь там могло стоять более сотни человек. Но это было, было.
Да, Володя был знаком с Урбанским, и Высоцкий увлекался Урбанским как артистом, как личностью. Потом, ведь Урбанский тоже пел на вечеринках и в компаниях. И пел хорошо, конечно, не свои песни. А еще Урбанский очень хорошо читал стихи. Я помню один случай, который был на следующей картине Калатозова - после "Летят журавли"… Сидели мы все в буфете на третьем этаже "Мосфильма", и я помню, что Володя смотрел на Урбанского влюбленными глазами.
Когда не утвердили Володину пробу на картину "Одиножды один", мы решили ее показать Сытину - заместителю главного редактора Госкино, который был расположен к картине. Кроме того, он сочувствовал и Володе. И вот мы поехали к нему с "Мосфильма" по метромосту, мы ехали в машине нашего автора. А это была огромная американская машина "Шевроле", за рулем машины был ее хозяин, а в машине сидели Высоцкий и я. И вдруг нас обогнала двадцать первая "Волга", машина крепкая… А сзади мы услышали какие- то крики, какая-то там была паника. Наш водитель посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как эта двадцать первая "Волга" всех обгоняет, причем мост-то узкий, там практически всего два ряда. И эта "Волга" оттесняла другие машины к перилам, что было очень опасно. И водитель "Волги" "чиркнул" по нашей машине. Я посмотрел на Володю, а он даже побелел… И вдруг Алексей Петрович - наш автор - по встречной полосе рванул за этой "Волгой". И где-то в районе Метростроевской обогнал "Волгу" и перегородил ей дорогу. Алексей Петрович выскочил, распахнул дверь "Волги", и оттуда начал вываливаться водитель, который явно был пьян. Он водителя вытащил, а сзади гудели машины, которые поцарапала эта "Волга". И Алексей Петрович врезал ему так, что тот упал как подкошенный. Потом он вытащил еще двух - как оказалось, в машину набилось человек шесть - и он вытаскивал их по одному, и каждый получал приличный удар по физиономии. Подходит гаишник, и наш водитель сдал всю кучу этих людей - пьяных и вопящих - ему на руки. И это зрелище Высоцкого просто потрясло. И дальше он смотрел на этого Алексея Петровича с нескрываемым восторгом.
Теперь про Барнета. Я, собственно, уже об этом писал. Володя был приглашен вместе со своими товарищами по курсу школы-студии МХАТ - это было, когда они учились на четвертом курсе, - для проб в фильме "Аннушка". Помоему, для Володи это было первое приглашение на киностудию… Всю эту группу познакомили с Борисом Васильевичем Барнетом, и Высоцкий, чтобы иметь представление о том, кто их пригласил, посмотрел фильм "Подвиг разведчика". И вот все эти ребята показали что-то Барнету… И Борис Васильевич сказал ассистенту: "Пусть придет тот, в сером пиджаке". Не знаю, пришел Володя или нет…