Подъ висячею лампою стоялъ письменный столъ, очень оригинальнаго фасона, въ китайскомъ вкусѣ, полированный чернымъ лакомъ съ золочеными вѣточками и различными арабесками; это былъ рабочій столъ въ полномъ смыслѣ этого слова; раскрытыя книги, стопы бумагъ и газеты покрывали его широкую доску; кромѣ того на немъ лежалъ еще массивный манускриптъ съ брошеннымъ на него карандашемъ, а рядомъ на серебряномъ подносикѣ стоялъ тонкій бокалъ, до половины наполненный темнымъ рубиновымъ виномъ. Въ этой комнатѣ присутствіе цвѣтовъ было невозможно и ни одна птичка не имѣла права нарушать тишину своими звучными пѣснями. Во всѣхъ четырехъ углахъ этого кабинета, на колоннахъ изъ чернаго мрамора стояли бюсты въ натуральную величину изъ того-же мрамора, такъ что строгое очертаніе головъ придавало выраженію ихъ лицъ что-то суровое и рѣзкое; во всю длину одной изъ стѣнъ былъ поставленъ книжный шкафъ, чернаго дерева съ золотыми украшеніями, сверху до низу наполненный толстыми томами въ красныхъ сафьянныхъ переплетахъ, фоліантами въ кожанныхъ оберткахъ и цѣлыми стопами старыхъ брошюръ. Можно было предположить, что этотъ густой красный цвѣтъ былъ избранъ только какъ основной грунтъ, что бы яснѣе показать серьезную мысль въ устройствѣ всей комнаты.
Какъ только совѣтникъ переступилъ порогъ этого кабинета, дама, ходившая тутъ взадъ и впередъ, моментально остановилась посреди комнаты. Она была такъ блѣдна и такъ рѣзко отдѣлялась отъ краснаго ковра, что можно было подумать, она тоже недавно пришла съ улицы и не успѣла еще обогрѣться.
Мягкія складки кашимироваго платья падали вокругъ ея стройной тальи и обрисовывали ея прекрасныя формы. Она была чрезвычайно хороша, хотя уже не первой молодости, съ тонкимъ римскимъ профилемъ и нѣжными, подвижными чертами лица. Волосы ея были пепельнаго цвѣта и вились мелкими воздушными кольцами вокругъ головы и шеи. Это была Флора Мангольдъ, невѣстка совѣтника Ремера, сводная сестра его покойной жены.
При входѣ зятя она сложила руки на грудь и посмотрѣла на него съ напряженнымъ ожиданіемъ.
– Почему ты не тамъ, Флора? – спросилъ онъ, указывая пальцемъ по направленію къ залѣ.
– Такъ ты думаешь, что я способна присутствовать при бабушкиномъ вечернемъ засѣданіи, слушать ихъ сплетни и смотрѣть, какъ они вяжутъ чулки и свивальники для бѣдныхъ дѣтей? – отвѣтила она немного разсердившись.
– Но тамъ есть и мужчины, Флора.
– Точно они меньше занимаются сплетнями, не смотря на свои чины и эполеты!
– Ты не въ духѣ, дорогая моя, – сказалъ Ремеръ, слегка засмѣявшись, усаживаясь въ кресло.
Флора рѣзкимъ движеніемъ откинула голову назадъ и еще крѣпче скрестила руки на груди.
– Морицъ, – сказала она задыхаясь, какъ бы борясь съ собою, – скажи мнѣ правду – говорятъ мельникъ умеръ подъ ножомъ Брука?
Ремеръ вскочилъ.
– Что-за идея! Для васъ, женщинъ, ни одно несчастіе не кажется довольно чернымъ.
– Морицъ, прошу тебя говорить поделикатнѣе, – прервала его Флора, съ гордымъ наклоненіемъ головы.
– Я, конечно, питаю полное уваженіе къ твоей личности и отдаю должную дань твоему уму, но развѣ ты поступаешь лучше другихъ?
– Умеръ подъ ножомъ Брука! – Повторилъ онъ взволнованнымъ голосомъ. – Скажу тебѣ только, что операція происходила въ 2 часа дня, а онъ умеръ всего часа 3 тому назадъ. Я, впрочемъ очень удивляюсь, что ты имѣешь мужество высказывать подобное предположеніе, и говоришь это такъ спокойно, можно сказать такъ безжалостно.
– Именно я! – вскричала она и топнула по мягкому ковру. – Ты долженъ знать, что душа моя не терпитъ скрытности. Я слишкомъ горда и вовсе не способна на самопожертвованіе, что-бы знать вину другаго и скрывать ее, кто бы этотъ другой ни былъ! Не думай, что это проходитъ мнѣ даромъ; сердце мое обливается кровью, но ты сказалъ "безжалостно" и злѣе этого ты ничего не могъ найти. Имѣть состраданіе къ тому, кто плохо знаетъ свою спеціальность, – положительно нелѣпо. Ты знаешь не хуже меня, что слава Брука, какъ доктора, очень сильно пострадала послѣ неудавшагося леченія графини Валлендорфъ.
– Да, но эта избалованная барыня не отказывала себѣ ни въ какомъ капризѣ и слишкомъ усердно ѣла жирные пастеты и запивала шампанскимъ.
– Такъ говорилъ Брукъ, но родственники положительно опровергали это, – сказала Флора, пожимая руками виски, какъ будто она страдала головною болью.
– Знаешь Морицъ, когда я узнала о несчастіи на мельницѣ, то нѣсколько минутъ ходила въ саду, какъ помѣшанная. Зоммеръ былъ извѣстенъ во всѣхъ слояхъ общества и всѣ интересовались операціею. Допустимъ даже, что онъ умеръ не подъ ножомъ Брука – все таки станутъ утверждать, что благодаря только его крѣпкой натурѣ, кризисъ продлился на нѣсколько часовъ. И ты хочешь утверждать теперь невинность Брука? Да, впрочемъ и не старайся отрекаться отъ собственнаго убѣжденія! Посмотри на себя, какъ ты блѣденъ отъ внутренняго волненія.
Въ эту минуту распахнулась одна изъ боковыхъ дверей и на порогѣ показалась президентша Урахъ. Не смотря на ея семьдесятъ лѣтъ, она ходила очень быстро и могла похвастаться своею моложавостью; на ней не было даже мантильи, которая такъ благодѣтельно прикрываетъ талію старушекъ; бѣлая, кружевная косынка, плотно обхватывала ея грудь и талію и спускалась пышнымъ бантомъ на сѣрое, шелковое платье.
Ея посѣдѣвшіе волосы лежали густыми пуфами около лба, а сверхъ этой волосяной короны красовалась бѣлая тюлевая вуаль, длинные концы которой прикрывали ей шею и нижнюю часть подбородка, – единственныя погрѣшности ея наружности.
Она была не одна; около нея стояло странное существо, чрезвычайно маленькаго роста и неимовѣрной худобы; не смотря на свою малость, члены ея были пропорціональной величины, а сильно развитая голова молодой дѣвушки свидѣтельствовала, что ей было не менѣе двадцати-четырехъ лѣтъ.
Всѣ эти три женскія головы имѣли общія, фамильныя черты; тотчасъ можно было замѣтить тѣсную связь между бабушкой и внучками, только у младшей изъ нихъ гордый, правильный профиль казался нѣсколько удлиненнымъ, а подбородокъ немного шире и энергичнѣе. Цвѣтъ ея лица былъ болѣзненный, а губы совершенно синяго цвѣта.
Въ пушистыхъ, русыхъ волосахъ были приколаны бархатные банты огненнаго цвѣта, а ея миніатюрная фигура облечена въ красивый вечерній туалетъ.
Къ этому нужно еще прибавить, что съ одного боку у нея висѣла овальная, плетеная карзиночка, подбитая голубымъ атласомъ, въ которой сидѣла маленькая канареечка.
– Нѣтъ Генріэтта! – вскричала Флора съ нетерпѣніемъ и запальчивостью, въ ту минуту, какъ птичка, точно стрѣла пронеслась надъ ея головою, – этого я положительно не выношу. Ты можешь оставлять дома твой звѣринецъ, приходя ко мнѣ.
– Извіни Флора – мой маленькій Гансъ не дикое животное, не имѣетъ ни капытъ, ни роговъ и не сдѣлаетъ тебѣ вреда! – отвѣтила молодая дѣвушка совершенно равнодушно. – Приди сюда, моя птичка! – манила она канарейку, летавшую около потолка, и маленькое животное немедленно послушалась свою госпожу и сѣла на ея протянутый палецъ.
Флора отвернулась и пожала плечами.
– Право не понимаю тебя, бабушка, ни другихъ, – сказала она рѣзко. – Какъ это вы можете спокойно выносить всѣ фантазіи и глупыя ребячества Генріэтты? Въ вашемъ салонѣ скоро появятся голубиныя и вороньи гнѣзда.
– Что-жь, почему-жъ-бы и не такъ? – засмѣялась Генріэтта, показывая при этомъ два ряда тонкихъ, острыхъ зубовъ. – Добрые люди должны же сносить, когда ты при каждомъ удобномъ случаѣ расхаживаешь съ перомъ за ухомъ и рѣшительно всѣмъ хвастаешься своею ученостью.
– Генріэтта! – перебила ее президентша строгимъ голосомъ. Во всѣхъ движеніяхъ этой женщины проглядывало княжеское величіе; даже протягивая руку совѣтнику лицо ея хотя и выражало доброту и ласку, но въ тоже время и несомнѣнное снисхожденіе.
– Мы узнали, что ты возвратился, Морицъ; долго-ли намъ еще предется ждать твоего появленія въ нашъ кружокъ? – спросила она пѣвучимъ, мягкимъ голосомъ.
Совѣтника раздражили эти слова и онъ медленно отвѣтилъ.
– Дорогая grand-maman, прошу васъ извинить меня, сегодняшній вечеръ я не выйду къ гостямъ – происшествіе на мельницѣ…
– Я понимаю, что происшествіе это печальное, но почему-же мы должны отъ этого страдать? Я право не знаю какъ оправдать тебя въ глазахъ моихъ друзей?
– Вѣдь ваши друзья не такъ-же глупы, что-бъ не понять.
– Что сегодня вечеромъ умеръ дѣдушка Кети, – проговорила Генріэтта, разсматривая книги на письменномъ столѣ.
– Разъ на всегда прошу тебя, Генріэтта, избавить меня отъ твоихъ грубыхъ замѣчаній, – сказала президентша. – Пожалуй сними твои огненныя ленты, и надѣнь что нибудь по скромнѣе, такъ какъ Кети твоя сводная сестра, но для меня и Морица родство это почти не существуетъ, и мы ни въ какомъ случаѣ не должны придавать ему офиціальнаго значенія. Вообще я не желаю, что-бъ въ моемъ домѣ много разглашали объ несчастіи на мельницѣ – уже ради Брука. Чѣмъ меньше мы будемъ говорить объ этомъ, тѣмъ лучше.
– Милосердный Боже, неужели вы всѣ такъ несправедливы къ доктору? – вскричалъ совѣтникъ съ отчаяніемъ. – Никто не въправѣ сдѣлать ему малѣйшаго упрека, онъ приложилъ всѣ старанія и доказалъ свое искуство.
– Дорогой Морицъ, объ этомъ совѣтую тебѣ поговорить съ моимъ другомъ, медицинскимъ совѣтникомъ Беромъ. – Сказала президентша и указала глазами на Флору, подошедшую къ письменному столу.
– Прошу тебя не стѣсняться при мнѣ, grand-maman! Не думай, что я такъ слѣпа и глупа, что-бъ самой не знать мнѣнія Бера? – сказала Флора съ горечью. – Впрочемъ Брукъ самъ осудилъ себя и не посмѣлъ даже сегодня вечеромъ показаться мнѣ на глаза.