Ни у кого даже сомнения не возникло, что чаша может не сработать. Слепа и сильна была вера народная в чудеса божьи.
- Прости нас, Гришка!
Григорий повернулся к Альке и показал ей свои мокрые руки:
- Я не виновен, матушка!
- Я знаю, Гриша. - Алька улыбалась, по щеке её текла слеза. Смахнув её, она прошептала:
- Я знаю, Гриша, не уходи, останься до конца.
Он едва заметно кивнул и, спустившись с помоста, встал поодаль.
Потянулась длинная вереница народа. Мужики и бабы, крестясь, опускали руки в воду и клялись в своей невиновности. Машка подошла последней. Бледное веснушчатое лицо не выражало страха. Поджатая ссохшаяся правая рука была перевязана тряпицей. Она поцеловала крест, перекрестившись, сняла тряпицу и, неловко изогнувшись опустила руки в воду.
- Ты ли виновна в смертоубийстве Настасьи Селивановой?
Настасья помолчала и выпалила:
- Нет!
Алька закрыла глаза, приготовившись услышать дикий визг ошпаренной женщины. Но вокруг была тишина. Алька выругала себя: как она, женщина с высшим образованием, могла поверить в эту чушь!
Лакей пожал плечами:
- Остались ребятишки, матушка.
Алька обернулась к Ксане:
- Дальше нет смысла продолжать. Чаша не работает. Ты ошиблась.
Ксана усмехнулась:
- Чаша всегда работает. Убийца здесь. Вели всем пройти испытание до конца.
Алька кивнула:
- Пусть дети тоже пройдут.
По очереди подростки старше семнадцати лет стали всходить на помост. Алька недоверчиво хмурилась, как вдруг в толпе подростков она увидела паренька с такой же ссохшейся рукой как у Машки. Он даже похож был на Машку! Кроме того, парень явно нервничал, в то время как остальные подростки явно веселились, и, когда подходила его очередь, пропускал вперед себя другого. Алька вспомнила слова Григория: "У нее ж рука сухая. И у отца её такая была и у бабки - по деревне все знают - порча на ней какая-то, на всей семье, на сорок колен вперед - от отца к дочери, от матери к сыну". Внезапная догадка осенила её. Сын мог отомстить за мать! Паренек остался последним - больше никого не было. Озираясь, он взошел на помост. Такое же веснушчатое лицо, как и у матери, было бледным. Он перекрестился и поцеловал крест, опустил руки в воду, так же неловко изогнувшись, как и его мать. Народ тоже стал замечать неладное. Заскучавшие было крестьяне, утихли и смотрели на мальчишку. На вопрос батюшки он молчал. Потом с отчаянием глянул в толпу и крикнул:
- Нет! - резко выдернул руки из воды. Вода вскипела, - необычно, как-то сразу, высоко взметнувшись из чаши и обдав паром и его и стоящего рядом священника, но, не успев сильно обварить. Парень завопил и кинулся, было с помоста, но ноги его словно приросли к деревянным доскам. Он упал, колотя кулаками по помосту. Алька поразилась - вот так зелье сварила ворожея. Машка закричала не своим голосом:
- Сыночек! Зачем же ты это сделал?!
- Она моя была! Я её больше жизни любил! - парень бился головой и руками о помост. - Она моей должна была быть, а сама с батькой крутила! - Он с ненавистью уставился на ошалевшего Григория:
- Ненавижу тебя! Кабы не ты, я бы сам на ней женился! Ненавижу! И её убил, потому, что мне улыбалась, целовала меня, голову мне морочила, а сама с отцом спуталась! Э-эх! Маменька, жалко мне тебя, маменька.
Машка обняла разбитую голову сына и баюкала его, уставившись куда-то вдаль, а он рыдал у нее в коленях. Алька растерянно смотрела по сторонам, словно ища поддержки у народа. Крестьяне начали расходиться. Алька была в шоке от того, то вода в чаше действительно вскипела. Она подошла и дотронулась - чаша была действительно горячей.
- Что же теперь делать?
Ксана подошла к ней:
- А что батюшка ваш бы сделал?
- Не знаю, Ксана, не знаю. - Алька смотрела на Григория. Он один сейчас мог дать ей совет.
Григорий сам был растерян и смотрел то на мальчишку-подростка, убившего его жену и оговорившего его, то на Альку, то на разбредавшуюся толпу крестьян:
- Решай, как знаешь, матушка, меня не спрашивай. Я зла на него не держу - мал он еще совсем.
Алька повернулась к Машке:
- Если я сдам его в город - сидеть ему в тюрьме. Оставить его здесь я тоже не могу - сама знаешь, в деревне ему житья не дадут. Забирай его, и уезжайте отсюда. Я бумаги напишу, какие надо.
* * *
Я немного волновался. Прошло три недели с тех пор, как исчезла Ксана, после того как вывела меня из леса. Тянулись однообразные дни, Анисим то чинил что-то, то делал какую-то работу по дому, то, раскурив трубку, предавался воспоминаниям о прошедших баталиях. Все это порядком мне надоело. Меня больше не радовали ни теплые летние деньки, ни ласковое солнышко, ни крестьянки с пышными формами, которых я поначалу с удовольствием щипал за эти самые формы. Единственное, что я смог выведать, это то, что Ксана пошла в услужение к Альке и находится в соседней деревне. Как только ей удалось преодолеть порожистую речку, если даже взрослые, сильные мужики на добрых лодках на это не решались? Загадка! Она вся была загадкой. Я тосковал по ней. Порой холодный пот проступал от мысли, что Ксана сейчас рядом с Алькой. Она могла все ей рассказать. Могла сделать что-то с женой…да мало ли чего. Сам для себя я принял решение найти Альку и объясниться с ней, сказать, что больше не люблю ее. Я просто бушевал, глядя, как копаются работники, восстанавливавшие мост. Анисим со словами: "Там опасно барин!", едва оттаскивал меня от стройки - я рвался помогать нерадивым трудягам. Наконец все было почти закончено и с наступлением сумерек черновые бревна, в конце концов, достали до противоположного берега. Я почти бегом перебрался по ним и направился в сторону Приустья, окраина которого виднелась на горизонте. Почти дойдя до деревни, я вдруг заставил себя остановиться: зачем я так рвусь туда? Увидеть Альку? Зачем? Я даже не помню её лица. Портрет в моей усадьбе был чужим - я вдруг подумал, а вдруг это совершенно другой человек, вдруг это не моя настоящая Алька?! Но ведь в "Стораксе" нам гарантировали, что отпуск мы проведем вместе. А что если я вообще не смогу её узнать. В памяти был только рыжий пушистый одуванчик волос… а в сердце была Ксана.
Она появилась так же неожиданно, как и исчезла тогда в лесу, доведя меня до деревни. Вынырнула откуда-то из густой темноты, когда я уже подходил к Алькиной усадьбе, точь-в-точь напоминавшей мне мою, собственную в Заволожках. Видимо, здесь программисты "Сторакса" особо оригинальничать не стали.
- Не ходи туда, барин. - Она потянула меня за рукав.
- Ксана! Наконец ты объявилась! - Я был вне себя от радости, подхватил ее на руки и закружил:
- Я искал тебя, ждал! Где же ты была? Где пропадала? Я так рад тебя видеть!
- Погоди, барин, постой. Ты не ходи туда сейчас, слышишь!
- Почему, Ксана? - смутные подозрения закрадывались в душу, - почему?
- Просто послушай меня. Не надо тебе туда ходить, поверь.
- Да что там стряслось? Объясни толком! Ты ей про нас рассказала?
- Нет, барин, нет, не в этом дело!
- Тогда в чем? Ели ты про нас, то я намерен все ей объяснить. Ты и только ты сейчас в моем сердце!
- Вижу - тебя не остановить. Тебе не понравится то, что ты увидишь! - она промолвила и словно сквозь землю провалилась - исчезла, растворившись в темноте. Я остался один расстроенный и озадаченный. Переминаясь с ноги на ногу, я стоял у ворот усадьбы. Что могло мне не понравиться? Куда опять исчезла Ксана? И тут меня осенило - посмотреть в окна усадьбы. Я разом получу ответ сразу на все вопросы - моя ли там Алька, и что мне может так не понравиться. Я кинулся к ярко освещенным окнам первого этажа. Одно за другим. Ничего особенного - слуги, горничная смахивает пыль с мебели…. Вот еще окно - совсем тусклый свет, наверное, горит пара свечей, не больше…
То, что я увидел в этом окне, обдало меня словно кипятком. Холодный пот выступил на лбу, ноги подкосились. Сквозь занавески я видел, как сплетались в любовном экстазе тела Ксаны и молодого мускулистого мужчины с длинными черными волосами. Я отчетливо видел ее, в роскошном светло-голубом пеньюаре, спущенном с плеч, её лицо, с закрытыми от страсти глазами… боже, как она могла!
Красная пелена застила мне и глаза и сознание. Я рванулся в дом, отшвыривая лакеев, пытавшихся задержать меня. Почему-то сквозь пелену проступило старинное ружье, висевшее на стене гостиной, по которой я несся прямо к спальне изменницы. Я даже не понял, как ружье оказалось у меня в руках. Следующее что я помнил, - развернувшийся ко мне любовник Ксаны! Большего кошмара мне не приходилось видеть даже в страшных снах - у него было мое лицо! Точнее это был я сам, как если бы я смотрелся в зеркало. Дальше крик Ксаны, и выстрел, раздавшийся из ружья. Он упал замертво. Ксана кинулась ко мне, палец на курке предательски дрогнул. Выстрел опрокинул её навзничь, она только прохрипела:
- Гриша, как? Ты…
Я пришел в себя. В мозгу пульсировала только одна мысль: Что я натворил!
- Ах, барин, зачем ты это сделал? - я похолодел и обернулся. За моей спиной стояла Ксана:
- Ты?!
- Зачем барыню убил! Говорила я тебе, не ходи. Теперь плохо будет. Беда теперь будет, слышишь!
- Барыню? Это же была ты!
- Уходи теперь, барин!
Пространство стало искривляться, стены и пол словно плавились как пленка в старом киноаппарате. На моих глазах растаяло в воздухе тело мужчины, а волосы убитой женщины, из длинных черных локонов стали превращаться в рыжую короткую копну, так до боли знакомую. Тело таяло, растворяясь, плавящиеся пузыри ползли ко мне.
- Алька! Боже! Алька!