Я снова был будто под её гипнозом. Она вела меня за руку по ночному лесу около часа, внезапно выведя на широкую, залитую светом луны поляну.
- Пришли. - Прошептала она мне на ухо. - Здесь нам ничего не грозит, Иди скорей сюда.
Я не сразу заметил землянку. Узкий проход и крохотная комнатка, выстеленная соломой и лапником.
- Здесь до утра подождем. - Девушка зажгла свечу. В тусклом свете свечи едва можно было разглядеть её профиль, стройную фигуру и венок из каких-то полевых цветов на её голове.
- Как ты тут оказался, барин?
- Я за тобой пошел… - я присел на лапник, застеленный соломой. Было мягко и уютно. - Я думал, ты в озере утонула!
- Так ты следил за мной? - Ксана поставила свечу в выемку в стене землянки и села рядом со мной. Её близость волновала меня.
- Ну не то чтобы следил… мы с Анисимом охотились. Я лежал в шалаше, а тут ты.
- Счастливчик ты, барин, мы, ворожеи, страсть как не любим, когда за нами подглядывают. Я ведь не разглядела, что это ты, а леший тебя чуть в самую глубь чащи не завел. Звери дикие могли разорвать. Перед ними я бессильна. А здесь в землянке ночь скоротаем, тут вокруг нее охранные заговоры зверя близко не подпустят.
- Бред какой-то! Какой леший! Какие ворожеи! Какие звери! Ты объясни, как ты из омута выбралась, я ж своими глазами видел, как ты в него провалилась!
- Из омута?
- Ну да - там под водопадом глубоко - ты же туда провалилась!
Она расхохоталась:
- Со страху, барин и не такое привидится.
Потом вдруг посерьезнела:
- Не даром ты за мной следил, признавайся.
Изящная фигурка Ксаны придвинулась ко мне так близко, что дух перехватило. Её венок касался моей головы. Она провела рукой по моей щеке.
- Не там ты, барин, где тебе кажется. Здесь все взаправду, и все так, как я тебе говорю. Не выдумка это - это явь. Я - потомственная ворожея, ворожеями были мать моя и бабка, и прабабка, и её прабабка, и так, сколько себя род людской помнит. Не ведьмами, не колдуньями, - ворожеями. Заговором и молитвой могу любую хворь вылечить, вижу прошлое и будущее. Знаю то, чего другие не знают.
- И что же ты знаешь?
- Про тебя, барин, все знаю, про барыню твою. Верь мне, барин, не в придуманном ты мире в настоящем. Здесь все настоящее.
- И ты?
- И я… - Её карие глаза в свете свечи были почти черными. Густые длинные ресницы были похожи на крылья бабочки. Её венок упал, блуза сползла, обнажая плечо. Она загадочно улыбалась, словно дразня меня. И тут в моей голове словно что-то щелкнуло, - словно невидимый выключатель - мне показалось, что мир вокруг перестал существовать, я видел перед собой только Ксану. Я коснулся её, как будто случайно. Она потянулась ко мне, и её рука скользнула вверх по моей, до самого плеча. Она была так близко и так хороша!
- Ты похожа на ночного мотылька.
- Ох, барин! Красив ты, барин, красив и силен. - Она едва коснулась губами моего виска. - И жарок как огонь. Не опалить бы крылья….
Я потерял голову - руки сами потянулись к ней, уже ничего не могло меня остановить.
- Ксана! Ты меня с ума сводишь, Ксана!
Я сжимал в своих объятиях нежное, хрупкое тело ворожеи, околдовавшей меня, отзывавшейся нежностью и страстью на каждый мой поцелуй, каждое прикосновение. Мозг отказывался возвращать меня в реальность, я тонул в бездне по имени Ксана. Я шептал её имя, и мне казалось, нет прекраснее имени на свете. Гибкое стройное тело горело в моих руках. Я никогда не испытывал ничего подобного ни с одной реальной женщиной. Запах хвои смешивался с запахом цветов её венка, рассыпавшегося по соломе лепестками и дурманящих голову. Пусть никогда не наступает утро, - я согласен, пусть, только бы быть с ней…
* * *
- Что же мы наделали, - Алька шептала на ухо Григорию. - Гриша, что мы наделали!
В окне кузни брезжил рассвет. Волосы Альки переплетались с густой гривой Григория. Он смотрел на неё, не отрываясь.
- Не жалей, матушка, ни о чем не жалей! Пусть хоть минута счастья, пусть день, пусть месяц - но наши. Я тебя всегда любить буду, слышишь, всегда. Хочешь - умру за тебя, хочешь - убью за тебя. Лишь бы видеть глаза твои прекрасные, лишь бы слышать твой голос, лишь бы обнимать тебя, звездочка моя ясная…
- Ш-ш-ш. Тише. Мне пора. - Алька второпях натягивала платье, - помоги мне.
Григорий неумело пытался застегнуть крючки корсета.
- Не сердись, Алевтина Александровна, не привыкший я. Мои пальцы больше гвозди гнуть приспособлены.
- Бог с тобой, Гриша, я не на тебя сержусь - на себя.
- Не кори себя, ведь это душа твоя ко мне рвалась, а моя к тебе. Неужто тебе так плохо было со мной?
- Что ты, - Алька обняла Григория и прижалась к нему, - это была сказка, просто волшебный сон, вот только пора просыпаться…
Алька заплела косу и обернула её вокруг головы. Григорий держал её в объятиях, словно куклу, давая ей сделать небольшой шаг влево или вправо, но, не выпуская из рук, ни на мгновение. Она сходила с ума от прикосновений к его телу:
- Гриша. Как мне незаметно выйти отсюда?
- Теперь никак, только потемок ждать, либо идти открыто.
- Нет, только не открыто! Не сейчас! - Алька смотрела на Григория и лихорадочно думала, как же поступить.
- Воля твоя, матушка, только если сейчас пойдешь - следом сразу и пересуды по деревне пойдут. Оставайся!
- Меня прислуга потеряет - тревогу забьет.
- Не забьет, я пойду, скажу, что ты молишься в часовне в пяти верстах отсюда, вернешься вечером.
- Тебе не поверят.
- Поверят, матушка, поверят, я знаю, как сказать.
- И что ты предлагаешь? - она села на скамью около стены.
- Я кузню закрою, скажу, что уехал за дровами, а ты здесь схоронись. Я через час вернусь - принесу еды, до вечера здесь переждем, а вечером пойдешь домой.
Алька свернулась клубочком на лавке. Григорий погладил её по голове, как маленькую:
- Не казни себя, слышишь, не по своей воле ты замуж шла - по отцовской. Не твоя вина, что сердце твое меня вспомнило и ко мне рвалось, и не моя, что не сдержался - красоты такой на всем свете нет. Сколько лет прошло, а первая любовь не ржавеет, - верно, люди говорят. Алька чувствовала, как Григорий прожигает её взглядом, полным желания.
- Ты чего хочешь, скажи, я добуду, принесу! Не грусти, матушка.
Алька прижалась губами к уголку его губ:
- Ты сам приходи - мне ничего не надо. Возвращайся. Побуду с тобой дотемна. Кто знает - может больше и не придется…
Через час перед Алькой стоял импровизированный стол - наковальня, покрытая холщовой тканью, на которой красовался пузатый кувшин молока, румяные пирожки, чашка меда, кусок брынзы и пучок всевозможной зелени. Григорий легкими движениями отрезал от копченого окорока тонкие куски мяса.
- Кормить тебя буду, матушка. Коли сама кушать не изволишь, - силой кормить стану - он расплылся в добродушной улыбке. - Ну, сама посуди, где это видано, чтобы человек сутки голодным был.
Альку не надо было уговаривать. Она с волчьим аппетитом пустилась поглощать нехитрую, но очень вкусную и ароматную пищу. На минутку приостановившись, она спросила:
- Не войдет ли сюда кто?
- Матушка! - Григорий едва не поперхнулся, - ты глянь, какой засов на двери! Сам ковал, вот этими руками. - Он закатил рукав, обнажив бицепс. Алька пожала плечами:
- Так ведь засов с этой стороны, а с той стороны замка нет - подумает, может, кто чего-нибудь, начнут стучать, дверь ломать…
- Не беспокойся, - Григорий погладил своей огромной ручищей её по щеке, - я изловчился там замок так приладить, что кажется, будто закрыто.
Алька, успокоившись, впилась зубами в румяный бок пирожка:
- Гриша, я, кажется, знаю, кто убил твою жену.
- Кто же?
- Подумай сам. Доктор осмотрел рану и сказал, что убийца был невысок ростом и не силен, бил с небольшою силою и левой рукой. Либо это был левша, либо человек, у которого не работает правая рука.
- Машка… у нее правая рука сухая…нет, нет, Алевтина Александровна, даже не думай, - она мухи не обидит. Не знаешь ты её толком, вот и грешишь зря. Она как дитё малое - сама помрет, а мухи не обидит…
- Тогда кто? Назови мне еще человека, у которого была причина и который левша.
- Не знаю, но Машка не могла, точно не могла. Да и какая причина?
- Гриша! - Алька покачала головой, - да неужели ты не знаешь, что муж её и твоя Настасья…
- Нет, матушка, нет, сплетни это все, не верь.
- Гриша, Гриша… - Алька вздохнула и покачала головой. - Ты как ребенок. - Она взяла кувшин и прямо из него сделала большой глоток молока. Белая струйка стекала по подбородку на шею. Григорий с умилением смотрел на неё:
- Как же хороша, ты, матушка, как хороша… - он подхватил её на руки и прижал к себе. - Каждая минута с тобою, душа моя, как капля божьей росы. Пью, и напиться не могу.
Альке казалось, что когда-то это уже было в её жизни. Дежавю? Память столетий на генном уровне? Может и правда, три сотни лет назад она была барыней и любила кузнеца Григория? Может, это происходило с ней на самом деле? Он не был виртуальным - он был здесь и сейчас, был таким сильным, горячим, необузданным, таким, что хотелось плакать в его объятьях. Одновременно она ловила себя на мысли, что он напоминает ей кого-то. Кого-то очень близкого. Он снова покрывал её поцелуями, жаркими, страстными, незабываемыми. В голове Альки мелькнула мысль - пусть никогда не наступит ночь, пусть, она согласна, только бы быть с ним…