V
На другой день после вечера у графини в тенистой беседке парка сидел Тарновский с книгой. Был погожий, тихий, не очень жаркий денек. По аллеям прогуливались редкие отдыхающие, и молодой человек, оторвавшись от книги, мог видеть их сквозь густую зелень деревьев, которая заслоняла его от прохожих. Близился полдень, аллеи парка пустели, зато с веранды графини раздавались все более оживленные голоса и смех.
Генрик отложил книгу и, откинувшись на спинку скамьи, задумался. Над головой тихо-тихо шелестели листья; убаюканный этим шорохом, он дал волю воображению, и оно унесло его в широкие украинские степи, а оттуда, быть может, в туманное Полесье, где в заросшем саду стоял белый домик очаровательной девушки - бледной светловолосой Ванды.
Вдруг рядом с беседкой послышались шаги, и до слуха Тарновского донеслось негромко произнесенное имя его сестры. Этого было достаточно, чтобы вернуть его к действительности.
- Послушай, Фрычо, - говорил приглушенный мужской голос, - а что, если подослать твоего Михалко к их казачку? Может, он что-нибудь выведает? А?
- Ба! - возразил Фрычо. - Неужели ты думаешь, я этого не пробовал? Михалко на такие дела мастак, но с людьми Тарновского каши не сваришь. Ничего не хотят говорить!
- Что же они ответили Михалко?
- Да в сущности ничего. Нам, мол, до этого дела нет. Знать ничего не знаем. А как же, замужем, коли пани.
- Нужно было спросить, где ее муж.
- Он спрашивал, да они ответили, чтоб у барыни спросил, она, мол, лучше знает, а им до этого дела нет.
- Удивительно! Ну, а горничная? Может, эта резвая, черноглазая украинка что-нибудь скажет.
- Эх, граф! Думаешь, я такой простак, что не додумался сам до этого. Михалко и к ней подступался, да где там! Девчонка дерзкая, просто ужас, разговаривать не желает. Сидит, уткнувшись в вышивание или в книжку. Она изволила лишь сказать, что барыня научила ее читать и что она служит у нее уже много лет.
Фрычо и граф два раза прошли мимо беседки торопливым шагом, как люди, которые совещаются по важным делам. Они немного помолчали, потом Фрычо заговорил:
- Все это ни к чему, граф, я и так знаю, кто она. Если бы она была вдовой, то не скрывала бы этого, а была бы замужем - носила бы обручальное кольцо. Я уверен: она разведенная.
- Все может быть, - задумчиво пробурчал граф. - Наверно, ты прав. Иначе почему бы ей не носить кольца? А ты уверен, Фрычо, что у нее нет на руке обручального кольца?
- Ха, ха! Ты, граф, видно, совсем меня не знаешь! Разве от меня что-нибудь укроется? Стоит мне взглянуть на женщину, и я вижу мельчайшую деталь ее туалета - ленточку, булавочку, как же я могу не заметить такой важной вещи, как обручальное кольцо. У нее на руке дорогой перстень, а обручального кольца нет.
- Пойдем, Фрычо, завтракать, дьявольски хочется есть.
- Хорошо, а потом отправимся к ней?
- Не знаю. Меня пригласили на преферанс.
- А я пойду, только сначала загляну к графине.
- Зачем?
- Ха, ха, ха, если бы ты знал, граф! Гениальный попугай…
Конца фразы Генрик не расслышал, так как молодые люди удалились.
Генрик иронически улыбнулся. Он слышал имя своей сестры, которое упоминалось вместе с Михалко, закуской, преферансом, попугаем. "Какие странные люди, - подумал он, - интересуются женщиной ради красивых глаз и большого состояния, не понимая, не умея оценить ее. Им в голову не придет, стоят ли они ее, способны ли составить ее счастье, совпадают ли их интересы? Никто не пытался заглянуть ей в душу - зачем им душа? Регина красива, богата, им этого вполне достаточно.
Удивительно, что они не чувствуют своего ничтожества. Спесь ослепила их, и они протягивают руки к солнцу. Зачем им солнце? Потому что оно источник тепла, жизни и всего хорошего, что есть на земле? Нет, они тянутся к солнцу, потому что оно блестит, а они, как дети, любят все блестящее".
Поглощенный этими мыслями, Генрик медленно пересек парк, поднялся на балкон и остановился в дверях, ведущих в гостиную.
В гостиной сидела Регина с шитьем в руках, а напротив - Равицкий. Он читал ей вслух. Волосы Регины блестели в лучах солнца.
Услышав шаги, инженер обернулся и весело сказал, вставая:
- Где это ты изволил пропадать? Я уже целый час жду тебя.
Генрик пожал руку дорогому гостю.
- Пока тебя не было, - проговорила Регина, - мы беседовали с паном Равицким, а потом начали читать очень интересную книгу.
- Какую? - спросил Генрик и сел.
- Я обнаружил на столе прекрасную книгу о древнегреческом искусстве, и она навела нас на мысль, что люди в разные эпохи по-разному понимали красоту.
- По-моему, - сказал Генрик, - истинная красота должна одинаково цениться во все времена.
- Конечно, - согласился Стефан, - но каждая эпоха создавала свой идеал красоты. В древней языческой Греции был культ человеческого тела. И в античных статуях с потрясающей силой запечатлены безукоризненно правильные формы, но нет даже намека на внутренний мир, озаряющий человека своим светом. Христианство окутало человека туманом аскетизма; плоть, как нечто омерзительное, была предана анафеме; человек пожелал освободиться от телесной оболочки и еще при жизни стать чистым духом. Поэтому искусство в раннюю эпоху христианства пренебрегает формами человеческого тела. Фрески тех лет поражают огромными размерами; фигуры на картинах или вырезанные из дерева вызывают недоумение - до того они расплывчатые и застывшие. Лишь спустя века уразумели, что тело без души мертво и дух, не заключенный в телесную оболочку, расплывается в неуловимом тумане абстракции. Из области искусства это понятие перешло и на человеческие отношения. Человечество перестала удовлетворять только телесная красота, - душа, внутренний мир стали играть большую роль во взаимоотношениях людей. Но это не значит, что плоть продолжали считать чем-то постыдным; напротив, наука, позволив людям познать самих себя, доказала, что дух, освобожденный от материи, - абстракция, а человек без души - животное.
- Я слышу, речь идет о душе, - раздался голос доктора, вошедшего через балконную дверь. - Скажите пожалуйста, понимаете ли вы, что такое дух?
- Ты, эскулап, верно, станешь утверждать, - проговорил Генрик, - что дух - результат деятельности головного мозга и зависит от того, как в голове человека сплетаются нервы и располагаются извилины.
- Вот именно, - ответил доктор. - Несколько лет посвятил я изучению головного мозга и пришел к выводу, что там - начало и конец всего, что люди окрестили звучными словами. На самом деле - это всего лишь результат развития клеток мозга.
- А видели вы функционирующий живой мозг? - спросил Равицкий.
- Признаться, наука еще не нашла такого способа.
- Мне это известно, - продолжал Равицкий, - а потому, и по ряду других причин, я не стал бы категорически утверждать, что то, что люди в течение веков полагали за нечто обособленное, есть проявление материи.
- Вы отвергаете науку? - спросил медик.
- Я считаю, что наука, - возразил инженер, - мощный двигатель, который способен улучшить и возвысить человечество, свет, который поможет человеку понять собственную природу и природу окружающих его предметов. Однако, уважаемый доктор, согласитесь, в мире есть вещи, которые наука пока еще не объяснила. Некоторые истины, быть может, навсегда останутся за пределами ее возможностей, и, следовательно, вопрос о человеческой душе если и будет выяснен, то не скоро. Пока же ни физиология, ни анатомия, ни химия не дают нам определенного ответа.
- Какой же из этого следует вывод?
- А такой, что в человеке, помимо материального начала, есть нечто не поддающееся анализу холодного рассудка, - не важно, божественного оно происхождения или нет, но человек обязан развивать в себе это "нечто", ибо оно-то и отличает его от прочих творений.
- Я согласна с паном Равицким, - отозвалась Регина. - Я, как всякая женщина, малообразованна и имею лишь смутное представление о научных открытиях. Поэтому мне трудно судить о том, что называют человеческим духом. По-моему, дух - это человеческая мысль, мужество, воля, благородство, любовь, мечты, высокие стремления и порывы, и это я чту в человеке. Для меня бездушный красавец - мертвец. Только душа может сделать человека истинно красивым. В молодости почти всех ослепляет и влечет внешняя красота. Это признак того, что душа в человеке еще не пробудилась, что она не стремится найти родственную душу. Но чем ярче разгорается утренняя заря жизни, тем упорней человек начинает искать духовной близости с окружающими. И наступает час, когда ничтожество или невежество заслоняет даже самую красивую наружность, и тогда приходит понимание, что счастье возможно лишь с близким по духу.
- Значит, - с упреком сказал доктор, - вы полностью исключаете из человеческих отношений бессознательную силу, инстинкт, который как магнит притягивает людей друг к другу?
- О нет, - возразила Регина, - мне известно, иногда влечение вспыхивает мгновенно, независимо от нашей воли, и, властно указывая на встретившегося на нашем пути человека, говорит: смотри!.. Но это влечение зарождается не в душе, и в чем его причина, вам лучше знать. Однако в разумном человеке это неосознанное чувство вызывает желание узнать того, к кому его притягивает, как магнитом. И вот тогда начинается работа духа. Человек спрашивает себя: что же представляет собой этот встречный, достоин ли он уважения? И только когда он во всем отдаст себе отчет и скажет: достоин! - тогда на этой разумной основе и сильном неосознанном влечении возникнет прекрасное чувство.
- Об этом мы уже не раз говорили, - сказал доктор.