Когда моя визитная карточка исчезла в недрах ее сумочки, Элеонора возобновила диалог.
- Никогда не была на сеансе у психоаналитика. Это так же, как в кино?
- Думаю, будет лучше, если вы увидите собственными глазами.
- А мне нужно будет раздеться?
Адам, беседовавший с Патриком, ткнул меня локтем в бок, но опоздал всего лишь на долю секунды.
- Все зависит от того, насколько тяжел случай того или иного пациента, - ответил я Элеоноре.
- Прошу вас, извините доктора, - сказал Адам, придав своему лицу серьезное выражение (хотя я был уверен, что он еле сдерживается и готов расхохотаться). - У него очень тонкий юмор.
- Все в порядке, господин Фельдман, - уверила его Элеонора.
- Я покажу вам вторую половину клуба. - Адам повернулся ко мне и добавил, понизив голос: - Твое присутствие больше не понадобится. Можешь отдохнуть.
За столиком меня ждала Колетт. Она на секунду подняла голову, после чего снова взяла стоявшую рядом с ней бутылку абсента и наполнила второй из двух стаканов.
- Сюрприз, - сказала она. - Нет, не тот, что тебе обещал Адам. Зато только вчера из Амстердама - Софи привезла.
Я занял один из стульев.
- Она давно не была у нас. У нее все хорошо?
Колетт чиркнула длинной спичкой и поднесла огонек к кубику сахара.
- Пишет. Ты ведь знаешь, когда она работает, то не видит никого и ничего.
- Когда она планирует закончить следующий роман?
- Думаю, через месяц она закончит черновик, потом все зависит от издательства. А пока мне нужно приносить ей кофе и напоминать, что она должна пообедать. Для чего же еще нужны сестры?
Когда таинство превращения зеленой жидкости было завершено, Колетт подала мне один из стаканов.
- За что выпьем? - спросила она, поднимая стакан.
- За то, чтобы в жизни были поменьше бреда.
- Отличный тост для абсента.
Мы выпили, и Колетт снова взяла бутылку.
- Еще по одной? - спросила она, глянув на меня.
- Ты спрашиваешь у меня как у руководителя или как у друга?
- Как у друга-руководителя. Я выпила сто литров абсента, пока жила и работала в Амстердаме, и после нескольких бокалов твердо стояла на ногах и отлично танцевала. Кстати, о танцах. Знакомься. Это Нура. Твой сюрприз. Дорогая, это Вивиан. Я тебе о нем рассказывала.
Разглядывая подошедшую к нашему столику Нуру, я думал о восточных красавицах в паранджах и исполнительницах танца живота, которых видел в период путешествий по Саудовской Аравии. Может, с определением ее родины я и ошибся, но с родом занятий почти стопроцентно угадал - осанку танцовщицы я после десяти лет занятий танцами замечал невооруженным глазом. На Нуре было длинное вечернее платье, перчатки чуть выше локтя и манто, небрежно накинутое на плечи. Она изучала меня темными - под стать своей восточной внешности - глазами и улыбалась. И что-то в ее глазах заставляло меня думать о том, что я оценю сюрприз по достоинству.
- Надеюсь, ты рассказывала только хорошее? - заговорил я.
- Плохое обычно не рассказывают, а демонстрируют. - Колетт поднялась и положила руку Нуре на плечо, приглашая присесть, а потом снова обратилась ко мне: - Нура - моя подруга. Мы вместе работали в Амстердаме.
Я предложил Нуре абсент, и она согласилась. В последний раз я готовил его довольно давно, но руки быстро вспомнили нужный навык.
- Я посмотрел на вас и подумал, что вы родились в Саудовской Аравии.
Нура наблюдала за тем, как плавится сахар.
- Вы почти угадали, - сказала она. - Я родилась в Сирии. Но это было давно. Я росла во Франции, получила образование во Франции… я европейская женщина.
Я поднял глаза и спросил по-французски:
- Так вы, можно сказать, француженка?
Нура кивнула.
- Я жила во Франции до тех пор, пока мне захотелось свободы. Выпьем на брудершафт, доктор?
Было странно пить абсент на брудершафт, а поцелуй наш по продолжительности и откровенности нарушал все правила первого знакомства, но мы сделали вид, что это в порядке вещей. После очередного стакана абсента и беседы на отвлеченные темы я предложил Нуре кофе. Она извиняющимся тоном сказала, что кофе не пьет, так как это вредно для фигуры, а фигура - ее рабочий инструмент (она на самом деле оказалась танцовщицей). Но от опиума она не отказалась. Уже через пять минут мы поочередно грели тонкую трубку над лампой и делали по нескольку затяжек.
- Где ты училась танцевать? - поинтересовался я.
Нура, чуть прищурившись, смотрела на сцену.
- Не поверишь, но меня никто не учил танцам. Просто в какой-то момент - я тогда была очень маленькой - я поняла, что хочу танцевать. Тело будто само подсказало мне. А потом я наблюдала за тем, как танцуют другие, и пыталась повторять это самостоятельно.
- Это похоже на мою историю. С одним отличием - мама за меня решила, что я должен заниматься танцами профессионально. Сначала я ненавидел уроки танцев, потому что мне хотелось играть в футбол. А потом понял, что одно другому не мешает. Правда, футбол со временем себя изжил. У меня никогда не было желания самоутвердиться, особого азарта и удовлетворения от побед я не испытывал. А танец для меня всегда был, прежде всего, творчеством, способом выразить свои чувства.
- О, понимаю! И, пожалуй, соглашусь. - Она коснулась моей руки и улыбнулась. - Приятно найти родственную душу. Хотя, конечно, танцор всегда поймет танцора. Я думаю, что есть два основных способа выразить себя: творчество - танец, в нашем случае - и секс.
Нура подняла голову и посмотрела на меркнущие лампы - в такой час мы избавлялись от лишнего света, оставляя только приятные для души и глаза красноватые лампы, с которыми у большинства посетителей ассоциировалась атмосфера клуба.
- У вас тут так уютно. Колетт много рассказывала мне о вашем клубе. - Она сделала затяжку и протянула мне трубку, но в последний момент снова забрала ее. - А что же во второй половине, о которой не принято говорить вне этого заведения?
- Хочешь посмотреть на вторую половину?
- В следующий раз.
Сегодня комнаты наверху выглядели странно: красные плафоны освещали только одну половину комнаты, а во второй царил сумрак. Скорее всего, это было связано с происходящим во второй половине клуба - Адам не успел рассказать мне, что он придумал на этот раз, а я по причине плохого настроения не поинтересовался. Теперь меня разбирало любопытство, в котором была доля облегчения - в темной половине комнаты находилось, в том числе, и окно, рядом с которым я в прошлый раз увидел Беатрис.
Хотя о Беатрис я думал в последнюю очередь, потому что опиум брал свое, и небольшая коробочка с оставленной в ней иглой еще не опустела. Этого было достаточно для того, чтобы заставить себя забыть об окружающем мире до завтрашнего утра. Я сидел в кресле и наблюдал за танцем Нуры. Она перебрала несколько дисков в проигрывателе и, то ли случайно, то ли намеренно поставив "One Caress", воспользовалась игрой красного света и тени, напомнив мне эротическую богиню с привезенной мной из поездки на Кипр курильницы. Образ довершал повисший в безветренном воздухе опиумный дым.
- Хочешь потанцевать со мной? - предложила она, протянув мне руки.
Я поднялся из кресла, но Нура подняла руку, делая мне знак остановиться.
- Но только с одним условием. Я завяжу тебе глаза.
- О нет, нет. Я не люблю такие игры. Я предпочитаю…
- … смотреть. Я знаю. Потом ты посмотришь, обещаю.
Почему-то я подумал о том, что танцорам на репетициях завязывают глаза для того, чтобы они "посмотрели в душу", а также чтобы научились лучше чувствовать партнера и танец. Разумеется, танцевать с завязанными глазами было неудобно. Но скоро я понял, что смысл заключался не в танце.
- А теперь, - услышал я над ухом голос Нуры, - попробуй меня найти.
Я обычно хорошо чувствовал чье-то присутствие рядом, но поймать Нуру оказалось не так-то легко. Как только я касался ее, она ускользала, оставляя мне один из предметов своей одежды. В какой-то момент я взял ее за запястья и уже был уверен в том, что вышел из этой схватки победителем, но Нура ловко вывернулась и оставила у меня в руках свои перчатки.
- Я сбился со счета, - рассмеялся я, когда она отдала мне свою цепочку. - Когда я могу признать свое поражение, оставив при этом незапятнанной свою честь?
Как и в самом начале, Нура оказалась у меня за спиной. Она сняла с моих глаз повязку и убрала ее, проведя шелком по моей шее.
- Уже сейчас, - сказала она. - Но я буду рада, если ты захочешь взять реванш.
Почти всю сознательную жизнь английский был моим вторым языком, и я знал его в совершенстве, но не владел им так, как французским. Не потому, что знал недостаточно слов или мало читал, а потому, что был уверен: есть много вещей, о которых лучше говорить по-французски. Ни на одном языке не получится так тонко описать ощущения, испытываемые при близости с женщиной. Конечно, иногда в постели я мог сказать пару слов или фраз на родном языке, но делал это, скорее, от переизбытка эмоций, а не в попытке точнее себя объяснить. Сейчас я мог свободно объяснить женщине, что я чувствую, рассказать, используя самые близкие мне слова - и рассказать не в общих чертах, а поговорить о самых незаметных оттенках ощущений, и так откровенно, как хотелось нам обоим.
- Я влюблена в этот язык, - сказала мне Нура. Она лежала, удобно устроившись на моем животе, и иногда протягивала руку для того, чтобы взять трубку. Опиума становилось все меньше, а на душе у меня становилось все спокойнее.
- Да, он прекрасен. Как и ты, впрочем.
Она повернула голову и посмотрела на меня с лукавой улыбкой.