Боже мой!
— Да, — вздохнул Ребров. — И мы еще удивляемся черствости нашей молодежи. Хотя виноваты в этом сами.
— Да нет, я же помню военные, послевоенные годы! — Штаубе снял шапку, пригладил седые волосы. — Как тяжело было как плохо жили! Но я совсем не помню людей равнодушных! Было все: хамство, скупость, дикость, но только не равнодушие! Только не равнодушие!
Сережа выплюнул головку в ладонь:
— А я не равнодушный?
— С тобой все в порядке, — улыбнулся Ребров.
— Ты у нас просто Тимур! — засмеялась Ольга, — Правда, без команды. Что, устал сосать? Дай мне тогда…
Наклонившись, она губами взяла головку с Сережиной ладони, покачала головой.
— Хорошо? — спросил Сережа, Ольга кивнула.
Свернули на проспект Мира. Снег падал крупными копьями. Проехали по Ярославскому шоссе, свернули направо. Дорога пошла сквозь заснеженный лес и километра через три уперлась в ворота трехметрового зеленого забора. Ребров посигналил.
— Уф-ф… неужели доехали, — закряхтел Штаубе, надевая шапку.
— Виктор Валентиныч, а почему здесь всегда снега больше, чем в Москве? — спросил Сережа.
— Северное направление. Холоднее.
Рядом с воротами отворилась дверь, вышел милиционер в наброшенном на плечи тулупе. Ребров опустил стекло. — Добрый вечер! Вас тут снегом не завалило?
— Приветствую, — милиционер подошел, посмотрел, повернулся и скрылся за дверью. Ворота медленно открылись. Машина стала въезжать.
— У вас закурить не найдется? — милиционер стоял возле маленького здания вахты.
— Найдется, — Ребров притормозил. — Ниночка, где наши папиросы?
Ольга передала портсигар. Ребров раскрыл, протянул милиционеру.
— Спасибо. Игорь Иванович не приедет?
— Нет. До Нового года вряд ли.
Милиционер чиркнул спичкой. Поехали дальше по прямому заснеженному шоссе. В густом хвойном лесу виднелись редкие очертания дач. Свернули направо и снова уперлись в забор с воротами. Ребров вышел, отпер и отворил ворота:
— Сережа, закрой.
Въехали. Сережа вылез, закрыл и юркнул в машину. Метров через сто среди сосен показался большой двухэтажный дом. Машина подъехала нему и остановилась. Стали вылезать.
— Ой, — Штаубе, морщась, захромал к дому, — Виктор Валентинович, надо бы дорожку расчистить…
Ребров взял из багажника две сумки:
— Завтра, все завтра.
Сережа слепил снежок, бросил в спину Ольги. Не оборачиваясь, Ольга погрозила ему кулаком. Вошли в дом. Штаубе зажег свет. Разделись, в просторной прихожей повесили одежду на огромные лосиные рога. Ребров протянул Ольге коричневую сумку:
— Это сразу на кухню. И готовить.
— Да, Ольга Владимировна, готовить, готовить, умоляю, готовить, — Штаубе осторожно снимал калоши. — Я обедал в двенадцать, в страшной забегаловке. Ужасно голоден.
— А я вообще не обедал, — Сережа ловко кинул шапку на рога. — Виктор Валентиныч, а можно Воронцова посмотреть?
— Подожди, все пойдем.
— Ну, можно я!
— Нет, нет. Ты мне сейчас нужен. Идем в кабинет, — с черной сумкой в руке Ребров стал подниматься по широкой, устланной ковром лестнице на второй этаж.
— Ну… — хлопая крокодилом себя по ноге, мальчик нехотя последовал за ним.
Ольга на кухне загремела посудой. Штаубе скрылся в уборной.
Ребров вошел в кабинет, зажег настольную лампу, вынул из сумки шкатулку, положил на стол. Достал пробирку с губами, посмотрел на свет:
— Так.
Сережа рассматривал корешки многочисленных книг:
— Виктор Валентиныч, а что такое термодинамика?
— Термодинамика? — Ребров поставил пробирку в кассету, рядом с другими пробирками. — Честно говоря, точно не знаю… подойди, пожалуйста, сюда.
Ребров открыл шкатулку, Сережа подошел.