Мне казалось, что я ступаю по раскалённым углям; я чувствовала, как у меня дрожат от страха губы; я не могла оторвать глаз от земли. Вокруг меня вдруг потемнело, потому что все сгрудились вокруг нас. Господин в шляпе, который тем временем спустился с холма, рабочие - все подошли к нам, а совсем рядом с собой я видела огромные башмаки Хайнца.
- Вот видите, господин Клаудиус, это дитя хочет вас переубедить!.. Браво, доченька! - вскричал поражённый профессор, радостно улыбаясь.
Молодой господин не сказал ни слова. Вероятно, он удивился той дерзости, с которой дитя пустоши в грубой полотняной рубашке и и короткой шерстяной юбчонке встало рядом с ним. Медленно, с явным неудовольствием он взял жемчужины - и вот тут-то я испугалась до глубины души, и мне стало ужасно стыдно. Рядом с этими тонкими пальцами цвета слоновой кости с матово блестевшими ногтями моя загорелая рука казались тёмной, как у африканки. Рука невольно отдёрнулась, и я почти выронила жемчужины.
- Действительно, их ещё не просверлили! - вскричал молодой человек, катая на ладони два крошечных шарика.
- Форма и цвет оставляют, разумеется, желать лучшего - они слишком серые и неоднородные, - сказал профессор извиняющимся тоном. - Это маленькие барочные жемчужины, не имеющие особой ценности; но тем не менее они довольно красивы.
- Мне бы хотелось оставить их у себя, - вежливо сказал молодой человек.
- Возьмите, - ответила я, не поднимая глаз; мне казалось, что в каждом произнесённом мною слове слышится глухой стук моего заячьего сердца.
Он осторожно выбрал оставшиеся жемчужины из моей ладони. Господин в коричневой шляпе, стоявший передо мной, достал из кармана мешочек из блестящей ткани, в котором что-то позвякивало.
- Вот, моё дитя, - сказало он и вложил в мою ладонь пять больших сверкающих кругляшков.
Я воззрилась на него. Я видела перед собой широкие поля шляпы, закрывающие половину лица, и большие голубые очки, бросающие на щёки синеватую тень.
- Что это? - спросила я, очарованная, несмотря на всё своё стеснение, сверканием и формой незнакомых вещиц.
- Что это? - удивлённо повторил господин в шляпе. - Вы не знаете, маленькая девочка, что такое деньги? Разве вы никогда не видели талеров?
- Нет, господин, она этого не знает, - ответил Хайнц отеческим тоном. - Старая госпожа не терпит денег в доме; если она что находит, беспощадно выбрасывает в реку.
- Как!.. И кто эта странная старая госпожа? - спросили все трое почти в один голос.
- Ну, это принцессы родная бабушка.
Молодой господин захохотал.
- Вот этой принцессы? - спросил он, указывая на меня.
Я выпустила серебряные кругляшки из рук и убежала… Гадкий, гадкий Хайнц!.. И зачем только я рассказала ему сказку о нежной и чувствительной принцессе на горошине? И почему я с тех пор терпела, что он стал называть меня принцессой, поскольку считал, что нет никого более миниатюрного и нежного, чем легконогое человеческое дитя, бродящее рядом с ним по пустоши?
Я бежала домой как загнанный зверь. Насмешливый хохот молодого человека преследовал меня, и мне почему-то казалось, что он перестанет звучать в моих ушах, как только я окажусь под крышей Диркхофа. В воротах стояла Илзе - очевидно, высматривая меня, поскольку Мийке вернулась домой одна. Я отчаянно цеплялась взглядом за её фигуру, чётко видневшуюся на фоне темнеющего в сумерках двора. Как я любила эту белокурую голову! Её волосы, того же соломенного цвета, как и у Хайнца, вздымались вдоль пробора своенравным кудрявым облаком. У Илзе был такой же резко очерченный нос, как и у брата, и такая же свежая, здоровая кожа с нежным румянцем на щеках. Но глаза - острые глаза, о которых её брат говорил с таким пиететом, - её глаза были другими, и когда я подошла поближе, их взгляд мне не понравился.
- Ты сошла с ума, Леонора? - воскликнула она в своём обычном решительном стиле. Она была сердита, сердита настолько, насколько это вообще было возможно при её незыблемом внутреннем равновесии - она назвала меня по имени, а это случалось только тогда, когда она сердилась. Затем она молча показала на то место, где я стояла. Мой взгляд скользнул вниз, и я на самом деле увидела нечто фатальное - мои босые ноги.
- Ах, Илзе, башмаки и чулки остались лежать на берегу! - сказала я удручённо.
- Что за безрассудство!.. Немедленно принеси!
Она развернулась и зашагала к плите, которая, хотя и была оснащена на современный лад, однако стояла, как это было испокон веку принято в нижнесаксонских домах, у задней стены молотильни. На плите шкворчала сковородка с салом, и над чугунком с картошкой дымился пар.
Ужин был почти готов, я должна была поторопиться, чтобы поспеть домой вовремя. Но я не пошла к главным воротам. Если я побегу через одну из боковых калиток, то я смогу добраться до реки и меня не будет видно с холма.
3
Я зашагала к боковой калитке, которая находилась за молотильней и вела на задний двор. Но Илзе преградила мне путь и предостерегающе подняла палец.
- Тебе туда нельзя, там бабушка, - сказала она вполголоса.
Калитка была распахнута, и я увидела, как моя бабушка с бешеной скоростью движет рычагом водяного насоса. Это зрелище меня не удивило, я наблюдала его каждый день. Моя бабушка была высокая, крупная женщина, чьё лицо от линии волос до толстой шеи в любое время заливала краснота. Этот цвет её и без того выразительного, характерного лица над тяжеловесной фигурой с энергичными, сильными движениями рук придавал ей какой-то дикий, необузданный вид. Когда я - уже сейчас - переношусь мыслями в прошлое, я вижу, как она внезапно проходит мимо меня, и деревянный настил трещит под её шагами; я ощущаю порыв ветра, вызванный её движением. Вопреки её чёрным глазам и восточному профилю я представляю могучих женщин германских племён, которые, завернувшись в звериную шкуру и вооружившись боевыми топорами, бросаются в гущу жестокой сечи.
Она держала голову под сильной струёй воды; вода текла по её лицу и толстым седым косам, свисавшим в жёлоб. Она делала так всегда, даже лютой зимой; это омовение, казалось, было необходимо ей как воздух. Однако сегодня цвет её лица поразил меня больше чем когда-либо; даже за толщей льющейся воды её лицо выглядело коричнево-багровым, и когда эта могучая женщина, откинув назад голову, широко развела руки и в глубоком удовлетворении сделала несколько резких выдохов, её губы на фоне белоснежных зубов показались мне фиолетовыми.
Я посмотрела на Илзе. Она глядела на бабушку с непередаваемым выражением тревоги и печали в серо-синих глазах.
- Что это с бабушкой? - спросила я подавленно.
- Ничего. Просто сегодня душно, - коротко ответила она. Ей было явно неловко, что я заметила её озабоченный, полный боли взгляд.
- Есть ли какое-нибудь средство от этих ужасных приливов крови к голове, Илзе?
- Она ведь ничего не принимает - ты же знаешь… Вчера вечером она выплеснула на пол воду, которую я ей принесла для ножной ванны… Сейчас иди, дитя, и принеси свои вещи.
Она зашагала к плите, а я послушно покинула двор через другую калитку. Добежав до реки, которая протекала за Диркхофом в каких-нибудь тридцати шагах, я забралась в береговой кустарник. Идти через кустарник было не очень легко, его ветки тесно переплетались между собой - их не трогала человеческая рука, и они росли как им вздумается. Но я неутомимо продиралась дальше - жёсткие прутья, хоть они и хлестали меня по спине и больно царапали мои босые ноги, всё же полностью скрывали меня от посторонних глаз; и когда я прошла уже порядочное расстояние, то вдвойне порадовалась этой защите: через пустошь шли давешние господа, предводительствуемые Хайнцем, и шли они прямо к реке. Я всё ещё надеялась, что доберусь до маленькой запруды с моими башмаками раньше них, но при всём старании я двигалась не так быстро, как чужаки, и уже довольно близко от цели я, смирившись с судьбой, села съёжившись в кустарнике.
Что их сюда привело, я могла только догадываться; Хайнц показывал им узкую полоску травы у береговых кустов. Эта трава была не такой хрупкой и ломкой, как вереск на пустоши; напротив, она была мягкой как бархат, словно созданной для изнеженных ног. Господа прошли совсем близко от меня, я слышала звук их шагов и ощущала колебание разделявших нас веток. У берёзы они остановились.
- Ага, здесь переодевалась вересковая принцесса! - воскликнул молодой господин. У меня перехватило дыхание. Я пригнулась и увидела, как он поднимает с земли один из моих башмаков. При всей своей неопытности я уже знала, как должна выглядеть изящная женская обувь. Я читала в сказках о хрустальных башмачках, о маленьких красных туфельках, и бумага, на которой были напечатаны эти чудесные волшебные истории, казалась мне толще и грубее подошв этих эфирных творений из бархата и шёлка. Крепенький же уродец, поднятый рукою смеющегося чужака, был из грубой телячьей кожи - о Илзе, тебе и деревянные башмаки были бы недостаточно "прочными и носкими" для моих неутомимых ног!
Ещё сегодня утром башмаки стояли у моей кровати - новенькие, с иголочки, и в придачу к ним пара крепких чулок, которые Илзе собственноручно связала из овечьей шерсти. Это был её подарок к моему дню рождения. Я была счастлива, а Илзе, очень довольная, одобрительно кивала головой, поскольку сапожник заботливо набил по краю толстой подошвы целый батальон маленьких блестящих гвоздей - и сейчас эти распрекрасные гвозди злобно посверкивали на меня своими шляпками.
- Ах этот ребёнок! Бросить башмаки на берегу! Совершенно новые башмаки! - воскликнул Хайнц, качая головой. - Что скажет на это Илзе? - добавил он с боязливой заботой.