- Ладно, неважно, мне понравился этот фильм, и занятия мне понравились. Мистер Роковски считает, что я могу поступить в университет кинематографии.
Я показываю ему брошюру, и он медленно пролистывает ее, читая описание и рекомендации.
- Я так хочу, хочу, хочу заниматься этим. Это такая возможность узнать больше об этой индустрии. Мистер Роковски думает, что может помочь мне получить грант, и тебе не придется платить за учебу.
Папа надевает очки и читает брошюру от начала до конца, затем включает компьютер и набирает адрес сайта. Я сижу молча, затаив дыхание. После долгих минут молчания он опять снимает очки и откидывается.
- Ты всерьез это решила?
Я энергично киваю. Я долго продумывала, как ему это преподнести. Мне нужно было показать ему, что это духовно. Нужно было донести до него, что я буду отличаться от остального Голливуда.
- Абсолютно. Это то, чем я хочу заниматься по жизни. Я не хочу быть актрисой или кем-то вроде этого. Я хочу рассказывать истории. Есть много способов, как рассказать хорошую историю, чтобы воодушевлять людей, и кино - один из них. Это может стать моей службой. Как для Кирка Камерона в фильме "Огнеупорный".
Он глубоко выдыхает.
- Я ожидал лучшего от тебя, Грей, - его голос вдруг становится тяжелым и острым, и я вздрагиваю. - Правда. Киношкола? Это еще хуже, чем непристойные танцы. Тебе придется работать с последними мерзавцами. Люди, которые считают, что это нормально - прославлять убийство, обман и сексуальные извращения.
- Но папа, необязательно показывать именно это...
- Только именно так и случится. Они будут извлекать выгоду с помощью тебя. Такая невинная, красивая девушка как ты, и в Голливуде? Они съедят тебя живьем.
- Но что самое замечательное в этом курсе - он преподается здесь, в Маконе. Мне не придется ехать в Лос-Анджелес, чтобы пройти его.
Он долго не отвечал. Когда ответил, его взгляд был тверд как кремень:
- Этот разговор окончен. Ты не станешь частью этой индустрии.
Он повернулся от меня на стуле к экрану компьютера, дав понять, что это четкий отказ.
Но я продолжаю бороться:
- Ты не понимаешь.
- Понимаю, и очень хорошо, - теперь он не смотрит на меня. Игнорирует меня. - Ты как раз не понимаешь, что это такое. Каковы люди, что они могут сделать. Они развратят тебя. Моя забота, как отца, защитить тебя, чтобы оградить от подобного.
Я сжимаю кулаки и дрожу, в горле застревает пылающий от бессилия гнев.
- Только это ты и делаешь! Ограждаешь меня! Ты меня не понимаешь! Совсем. Никогда не понимал. Это то, чего я хочу. То, что ты пастор, не означает, что у меня не может быть моей собственной жизни и своих интересов. Не все приводит к греху, а ты ведешь себя так, будто без исключения каждая вещь, которой нет в Библии, ведет к разврату!
Я встаю, плача и крича:
- Боже, ты такой... черт побери, такой ограниченный!
Багровый от гнева, папа поднимается, опрокидывая подставку с ручками:
- Не смей упоминать имя Господа всуе таким образом, Грей Лиэн Амундсен, - он указывает пальцем в мою сторону, теперь он полностью ведет себя, как настоящий пастор. - Я твой отец, и Бог возложил на меня ответственность заботиться о тебе. Я ответственен за твою душу.
- НЕТ! Не ответственен! Мне скоро восемнадцать. Я могу сама принимать решения, - я разрываюсь между страхом и гордостью. Я никогда до этого в своей жизни не возражала папе.
Этот момент каким-то образом изменил всё.
- До тех пор, пока ты живешь в моем доме, ты будешь подчиняться моим правилам и делать то, что я говорю. А я говорю, что ты не поступишь на этот курс, - он садится и ставит подставку на место. - За свое непослушное поведение и непристойную речь все твои занятия танцами запрещены.
Я падаю на стул.
- Но, папа. Прости. Не надо... Я должна выступать в понедельник. Если я не буду танцевать, им придется отменить все выступление.
- Значит, отменят, - он больше не смотрит на меня.
Я выхожу из кабинета в слезах, отступая в свою комнату. Наконец приходит мама и садится на кровать. Я тут же встаю. Она выглядит бледной и похудевшей, с измученным лицом.
- Мама, ты в порядке?
Она пожимает плечами:
- Все хорошо, малыш, - она гладит мою руку. - Я говорила тебе не напирать на него, милая. Я поговорю с отцом и увидим, может, я смогу убедить его позволить тебе выступить в понедельник. Но... тебе правда следует отказаться от этой глупой затеи с кино. Я знаю... знаю, что ты не хочешь быть пасторской женой, и я тебя понимаю. Но кино? Это не для тебя.
Я не отвечаю. Я знаю, что им не понять, даже маме. Когда становится ясно, что я не стану больше с ней это обсуждать, она встает, снова взяв меня за руку:
- Я поговорю с ним. Просто... подумай о своем выборе, хорошо? Подумай о том, какой план у Бога на твою жизнь. Разве эта внезапная страсть к развратным фильмам прославит его?
Я только вздыхаю, осознав бесполезность разговоров с ней о разнице между планам Бога на мою жизнь и моими планами на жизнь. Она уходит, а я снова остаюсь одна. Я лежу на кровати, уставясь в потолок в честных попытках подумать над этим. Я могла бы понять их реакцию, если бы сказала, что хочу переехать в Лос-Анджелес и стать актрисой, или в Нэшвилль, чтобы быть музыкантом. Но я предложила, что останусь рядом с домом и под их влиянием после школы. Все, что волнует папу, - его собственные взгляды на то, что правильно, а что плохо. Все либо черное, либо белое, по его мнению, и большая часть вещей черны. Гораздо больше греховных и неправильных вещей, чем тех, которые дозволены.
Я задумываюсь, как он может узнать, что Бог не одобряет все, что папа называет неправильным. Я знаю, что у него есть цитаты из Библии, чтобы подтвердить все, во что он верит. Просто... просто мне интересно, это манипуляция Писанием, чтобы запретить все, что ему не нравится, или же это нежелание понять. И, честно говоря, он никогда не бывал за пределами Джорджии. Он вырос здесь, в Маконе, получил степень по теологии в Баптистской Семинарии Святой Троицы в Джексоне, за час к северу от нас. Он не может знать всего.
Чем больше я об этом думаю, тем больше злюсь.
Я начинаю представлять все находчивые и остроумные аргументы, которыми могла бы ответить папе. У меня уже никогда не получится их произнести, но так уж вышло. Я всегда размышляю о споре, когда он уже закончился, думая о том, что могла бы сказать, или что должна была сказать, как я могла повернуть все в свою пользу.
Я удивлена, когда дверь открывается и я вижу папу на пороге. Я ожидала, что это будет мама, но вместо нее там он с испуганным видом.
- Папа? Что такое?
- Твоя мама... она... она упала в обморок. Скорая помощь уже едет. Это все эти головные боли. Она просто упала, Грей. Ударилась о плиту и сломала запястье. Молись за нее, Грей. Молись Господу, чтобы он уберег ее.
Я дрожу, слезы застревают в горле. Это плохо. Очень плохо.
∙ Глава 3 ∙
Я сижу, сложив руки на коленях и опустив глаза. Я не могу на нее смотреть. Аппарат непрестанно гудит, что-то отображая. Мои глаза горят, но они сухие. Я выплакала все слезы за прошедшие несколько месяцев. Ей стало еще хуже, и теперь она - скелет в больничной кровати, обтянутый кожей. Ее волос больше нет. Ее щеки ввалились. Пальцы стали обмякшими, хрупкими и крошечными. Она едва дышит. Я плакала и плакала, и больше плакать не могу.
Я молилась Богу, чтобы он спас ее. Я не спала ночами, стоя на коленях в молитве. Но мамочка все равно умирает.
Мамочка. Я не называла ее так и не думала так о ней с десяти лет, когда Элли Хендерсон высмеивал меня за это перед всем классом. Больше она не была "мамочкой". Но сейчас... она снова ею стала.
Невозмутимый, папа остается тверд во мнении, что таков Божий план.
Я не считаю, что у Него есть план. Я считаю, что иногда люди просто умирают. Мама умирает. У нее осталось всего несколько дней.
Двумя днями ранее я бы вышла из палаты, в то время как доктор Патак говорил моему отцу, что следует готовиться к худшему.
Папа просто повторял свою мантру:
- Нельзя помешать воле Божьей.
Доктор Патак начал раздраженно ворчать:
- Я уважаю вашу веру, мистер Амундсен, правда. Я тоже глубоко верующий, хоть вы бы и не согласились со всем, во что я верю. Так что я понимаю вас. Иногда нам приходится быть готовыми к воле Господа нашего, даже если он желает, чтобы мы были не теми, кем являемся. Возможно, ваш Бог не сотворит чудо. Возможно, сотворит. Я надеюсь ради аас и вашей дочери, что Он сотворит великое чудо и излечит вашу жену, так как я был свидетелем подобным чудесам. Я молюсь с вами, по-своему, чтобы чудо свершилось. Но иногда они не случаются. Такова жизнь.
Сейчас я держу мамину руку, шершавую, как пергамент, в своей, и смотрю, как она дышит. Каждый вдох очень медленный. Она делает усилие, чтобы втянуть воздух, и затем выпускает его так же медленно. Что-то гремит в ее груди. Ее организм сдается. Сдается не она, а ее тело. Мама боролась. Господи, как она боролась. Химио-, радиотерапия, операция. На ее голове шрамы и швы в тех местах, где ее сверлили и прорезали череп. Она хотела, чтобы опухоль удалили. Она хотела жить. Ради папы. Ради меня.