Раненный в браме комиссар 190-й стрелковой дивизии Николай Каладзе после выхода из окружения закончил краткосрочные курсы и получил под командование дивизию. Он довел ее до Берлина, его имя 16 раз упоминалось в приказах Верховного Главнокомандующего.
Мне написали танкисты, которых под Львовом и под Бердичевом водил в бой командир 8-й танковой полковник Петр Семенович Фотченков. Удивило то, что воины сорок первого года называют своего командира комиссаром. Может быть, они ошибаются? Даниил Трофимович Корнев (он живет ныне в Винницкой области) пишет о Фотченкове:
"Он для меня остался неумирающим и непобежденным. Взгляд зоркий и ласковый и требовательный. В моей памяти он как комиссар Фурманов или герой Щорс из гражданской войны".
Корнев увидел, угадал в своем командире комиссара!
А вот свидетельство комбата тех времен, ныне генерал- майора танковых войск Александра Васильевича Егорова. (Я впервые встречался с ним еще в июле сорок первого, когда он был капитаном.)
Егоров доныне влюбленно и восторженно вспоминает Фотченкова, и вот какую чудесную легенду о герое-интернационалисте рассказывает он:
Под Сарагосой танкисты пошли в атаку.
Удар снаряда.
Подбит танк комиссара полка Петра Фотченкова.
Комиссар ранен в лицо и в руки.
Его перевязывают.
Он отказывается покинуть поле боя.
Он узнает, что подбит танк с болгарским экипажем.
Болгары окружены.
Наши добровольцы под огнем налаживают гусеницу.
Фотченков ведет отремонтированный танк на выручку
болгарским танкистам.
Прорывается к ним, приносит спасение.
Танкисты вспоминают, что 13 июля комдив-8 написал обращение к своим бойцам, звучавшее как вдохновенная песнь о будущей победе. К сожалению, текст этого документа не сохранился, но я представляю себе, как мог написать Фотченков. Он в Испании был комиссаром!
Встречался я с ним лишь однажды - 3 июля по заданию редакции армейской газеты "Звезда Советов" я находился в танковом корпусе. Боевые машины (по преимуществу с выработанными моторесурсами) стояли в садах под яблонями, все время звучал пионерский горн, оповещая о приближении вражеских самолетов.
Вместе с комдивом мы слушали знаменитую речь Сталина, впервые обращавшегося к нам - "братья и сестры", а потом "друзья мои".
Как только кончилась передача, Фотченков заторопился к своим танкистам: надо передать им своими словами, что говорил Верховный. Победа будет за нами, понимаешь. Никто не сомневается, но нужен лозунг, понимаешь! Как в Испании "но пасаран" - очень доходчивая клятва.
Ни 8-я, ни 10-я, ни 32-я танковые дивизии не были в Умани. Они провоевали весь первый месяц войны, и оставшиеся в живых экипажи были отправлены за Днепр, кажется в Прилуки. В 6-й армии оставалось лишь несколько танков, подчинявшихся непосредственно штарму. С ними-то и задержался на передовой Петр Семенович. Как это ему удалось? Полагаю, что полковник уговорил кого-то из высоких начальников, возможно, воспользовался протекцией своего друга, только что тоже отправившего на переформирование свою дивизию и ставшего комкором,- Сергея Огурцова.
Трагична судьба пламенного комдива. В официальных источниках (архив Министерства обороны СССР) зафиксировано, что Фотченков попал в плен. Правда, нет сведений о том, что кто-либо видел его в плену. Не числится он и в немецких списках военнопленных. Немногие оставшиеся в живых ветераны, сражавшиеся рядом с Фотченковым в Зеленой браме, утверждают, что он погиб при первой попытке вывести из окружения штаб группы Понеделина. Об этом рассказывал мне, в частности, генерал Л. И. Тонконогов, писали очевидцы.
Легенда утверждает, что последний танк, за фрикционами которого находился комдив-8, кавалер орденов Ленина и Красной Звезды, комиссар интербригады в Испании, рухнул в воды Синюхи и ушел на дно. Может быть, танк еще будет обнаружен и поднят: река глубокая, исследование дна не производилось.
Вспоминая Фотченкова, я уже готов согласиться с западногерманским историком Гансом Штеецом, назвавшим окруженные в Зеленой браме части комиссарскими: красноармейцы шли за комиссарами, ждали их команды, их слова, сражались до последнего, следуя примеру комиссаров, веря в коммунистов, как в жизнь.
В тяжелейшей обстановке политработники учились у командиров, командиры - у политработников. Воинское искусство одних и коммунистическое вдохновение других и создавали особую атмосферу, отличающую Красную Армию как небывалое войско защитников страны и ее социалистического строя.
Как свидетель, никому не отдам предпочтения в мужестве, в храбрости, в беззаветности. Командиры и комиссары были достойны друг друга.
Рассказанное мной относится к политработникам всех степеней - от политбойца до члена Военного совета.
Руководящие деятели партии, члены Центрального Комитета, секретари обкомов, горкомов, райкомов повторяли судьбу и брали пример с революционеров, направленных Лениным в юную Красную Армию на борьбу с белогвардейщиной, с интервенцией четырнадцати держав: Фрунзе и Киров, Орджоникидзе и Шаумян, Куйбышев и Дзержинский были с юности кумирами комиссаров сорок первого года.
В разгар июльских боев в штаб 12-й армии прибыли видные партийные работники - Петр Митрофанович Любавин и Михаил Васильевич Груленко. Они были назначены членами Военного совета и сразу же включились в работу: в корпусах и дивизионах, в арьергардных боях и на марше они вносили в тяжкую атмосферу тех дней некоторую разрядку. Не преуменьшая опасности и избегая общих фраз, они вникали в противоречивую суть обстановки - выдержанные, спокойные, твердые в решениях. Очень разные, они были, как вспоминают оставшиеся в живых товарищи, чем-то похожи друг на друга,- надо полагать, уже тогда, за без малого четверть века жизни нашей страны, сложился тип партийного работника, беззаветного продолжателя большевистского дела.
Дооктябрьское поколение большевиков называли профессиональными революционерами. После победы революции это гордое наименование мы стали относить к прошлому.
А вот когда стали известны строго секретные фашистские приказы и директивы о подготовке нападения на СССР, оказалось, что Гитлер и его банда больше всего страшились тех, кого они называли профессиональными революционерами.
Предписывалось охотиться за ними, уничтожать в первую очередь.
С гордостью думаю я о Любавине и Груленко как о профессиональных революционерах!
Петр Митрофанович Любавин родился в конце прошлого века и четырнадцатилетним пошел по слесарному делу. Ему исполнилось двадцать, когда создавалась Красная Армия, и он стал одним из первых ее бойцов. В партию он вступил на фронте. Когда пришла победа, красноармеец снова пошел в слесаря. Его заметили, товарищи выдвинули его на руководящую партийную работу, а потом как парттысячника послали учиться в Днепропетровский химико-технологический институт. Коммунист стал инженером, секретарем парткома завода, а вскоре его избрали секретарем горкома, а потом и третьим секретарем Днепропетровского обкома ВКП(б).
Перед войной он был уже первым секретарем Донецкого (тогда - Сталинского) обкома партии. В архиве сохранились стенограммы его речей; на областной партконференции в марте 1940 года он говорил, обращаясь к шахтерам и металлургам Донбасса: "Мы должны каждодневно укреплять оборонную мощь нашей страны".
Оказавшись после долгого перерыва вновь в красноармейской среде, этот человек в гимнастерке без знаков различия походил на рядового бойца, только люди с орденом Ленина и тогда встречались редко, да и сорокатрехлетних рядовых в войсках, пожалуй, еще не было.
Михаил Васильевич Груленко родился в 1904 году в Конотопе, в семье столяра. Семья большая - он был девятым ребенком. Это обстоятельство вынудило рано проститься с детством. В дни Октябрьской революции Михаил Васильевич стал рабочим. Одним из первых вступил в комсомол. Его избирали в Путивле и в Шостке секретарем райкома. Потом - совпартшкола, политотдел свеклосовхоза под Харьковом. В 1939 году Михаил Васильевич оказался в рядах освободителей Западной Украины, был избран первым секретарем Станиславского обкома компартии.
Собирая сведения о нем, я узнал о его неугомонном характере, об обязательности (обещал сделать - сделай!), о том, что он любил книги, любил в часы досуга в кругу товарищей или дома песню спеть. В единственном и последнем письме с фронта, уже из окружения доставленном "с оказией" его жене и дочери в Днепропетровск (их приютили там семьи тогдашних секретарей обкома партии Л. И. Брежнева и К. С. Грушевого), Михаил Васильевич писал: "Я глубоко убежден, что конечная победа будет за нами. У нас для этого все есть... Правда, потребуется много жертв и напряжения..."
При прорыве из окружения по решению Военного совета Любавин шел на одном танке, Груленко - на другом. Танки их прокладывали путь пехоте. Артиллерия противника открыла по ним сильнейший огонь. Танк Любавина был подбит первым, механик-водитель ранен. Член Военного совета помог раненому выбраться из неподвижной машины, оказал ему первую помощь, а потом вскочил на подошедший танк Груленко, продолжавший развивать наметившийся успех контратаки.
Уже в шести километрах от Подвысокого был выведен из строя и этот танк. Члены Военного совета присоединились к группе стрелков. Два секретаря обкомов партии шли на противника с винтовками в руках, кололи штыками. В неутихающем бою, без единой передышки с ночи пятого августа до рассвета седьмого не выходили они из боя. Не все бойцы знали Любавина и Груленко в лицо, но каким-то солдатским чутьем понимали, что с ними идут комиссары, и держались поближе к ним, старались защищать их, насколько это было возможно в той обстановке.