- Придется ждать весны, - сказала Аспасия.
- Бог этого не допустит, - он заглянул в свою чашу, она оказалась пустой, и он протянул ее слуге наполнить. - И Бог не допустит, чтобы вы поплатились за то, что старались сделать мою жизнь сносной. Я не должен был разрешать это.
Черные глаза Аспасии метнули в него молнию.
- Ты мне разрешил? - произнесла она с царственным величием. - Насколько я помню, это я пригласила тебя, потому что слышала, что ты интересный человек, и мне стало любопытно увидеть тебя.
Он беспомощно улыбнулся:
- Да. И я пришел, потому что уже грыз ногти от бессилия, тщетно добиваясь аудиенции у его величества, и подумал, что смогу получить ее с твоей помощью. А ты честно и без обиняков объяснила мне, почему это безнадежная затея. Я был так поражен твоим умом и твоей прямотой, что тоже стал с тобой откровенен.
- И ты опишешь меня в своей книге? - Аспасия уже улыбалась. - Я в восторге. Ты будешь писать обо мне такие же восхитительные гадости, как о королеве Вилле?
Ему пришлось покраснеть.
- Черт бы побрал тот день, когда я так разболтался! Где была моя голова?
- Но это же так забавно! Неужели правда, этот ее пояс…
Феофано переводила заблестевшие глаза с одного на другую.
- Пояс? Какой пояс? Аспасия, ты никогда не говорила мне об этом.
Румянец Лиутпранда превратился в настоящий пурпур:
- Не говорила и не скажет!
- Нет, почему же? - промурлыкала Аспасия. - Может быть, когда-нибудь потом. Когда ты станешь взрослой.
- Я уже взрослая, - возмутилась Феофано. - Я стала взрослой уже с Пасхи. Я все знаю про мужчин и женщин и как…
Аспасия мельком взглянула на нее, и та осеклась.
- Потом, когда-нибудь потом. - Аспасия повернулась к Лиутпранду. - Наверное, я никогда не вела себя так неприлично. По правде говоря, я иногда бываю бестактной.
- О нет. Ты всегда безупречна. - Он говорил необычно спокойно и необычно серьезно. - Ты сияешь здесь, как жемчужина среди свиней. Вокруг тебя грязные интриги, но к тебе не пристает грязь. Я молю Бога, чтобы они по-прежнему не замечали тебя и никогда не вспомнили, кто ты.
- Я дочь своего отца, - сказала Аспасия.
- Вот именно, - произнес Лиутпранд серьезно. - Твой отец знал, как важно не привлекать к себе внимания, как не замараться и при этом остаться живым. Он пережил всех заговорщиков и всех честолюбцев и взошел на трон, который принадлежал ему от рождения, и он правил без всяких регентов и узурпаторов. И он умер в своей постели и не от яда. Пусть небеса пошлют тебе такую же судьбу.
- Я совсем не хочу умирать императрицей, - сказала Аспасия. - Я никогда не хотела оказаться на троне. Пусть на троне будет тот, кому это нужно. Ее величество хотела быть императрицей, и она императрица. И пусть она находится на троне до самой смерти или разделит его с кем-нибудь, если захочет. Это ее дело. Мне трон не нужен, и единственное, что мне нужно - это жить, как должна жить женщина, а не быть замурованной в монастыре.
- Из тебя не получится святая, - улыбнулся епископ Кремонский.
Аспасия тоже улыбнулась.
- Как и из тебя, дорогой друг, и ты это прекрасно знаешь. Мне очень жаль, что ты уезжаешь. И я очень рада, что ты едешь домой. Согласна, что здесь к тебе отнеслись плохо. И я рада, если мне хоть немного удалось это исправить.
- Ты сделала больше, чем думаешь. - Он еще раз чихнул и высморкался, проклиная погоду. Потом встал и поклонился с неожиданной грацией. Когда его не одолевали обиды, в нем был виден настоящий придворный.
- Да хранят тебя Господь и Пречистая Дева, - и он вышел с поспешностью, которая во всяком другом могла бы показаться невежливой.
- Он вернется, - сказала Аспасия. - Он еще вернется. - Она не знала, почему в этом уверена.
Феофано медленно кивнула. Глаза у нее стали темные и влажно-мягкие, как у лани. Она выглядела совсем как ее мать. Аспасия вздрогнула. Когда глаза императрицы принимали такое томное выражение, это наверняка означало, что она задумала что-то, имеющее долгие последствия, запутанное и небезопасное.
Дочь императрицы моргнула, широко распахнула свои большие невинные глаза и вновь стала собой.
- Нам пора возвращаться, - сказала она, - пока нас не хватились. Или, может быть, пусть у меня все еще болит голова?
Аспасия не улыбнулась.
- Нет. Я думаю, ты можешь считать себя совсем здоровой.
Сразу погрустневшая Феофано позволила прислужнице набросить плащ на свои плечи и вышла под дождь, который тем временем окончательно превратился в снег.
2
Аспасия была беременна. За девять лет брака это случилось не впервые. Но Боже! Пусть помогут ей небеса хоть на этот раз родить живого ребенка!
- Непременно, - говорила она Феофано, - я должна, понимаешь, должна!
Феофано крепко держала ее за руку и старалась улыбаться:
- Я уверена, что так и будет. Мы будем молиться, и к тебе придут самые лучшие врачи…
- И они привяжут меня к кровати! - Аспасия выкарабкалась из множества подушек, остановив гневным взглядом служанку, бросившуюся было к ней. Она возилась в постели, устраиваясь поудобнее, как вдруг ребенок зашевелился… Она замерла, потрясенная.
- Фания, Фания! Он толкнул меня ножкой!
Феофано смеялась и радовалась вместе с ней. Она сбросила на пол груду книг, чтобы сесть рядом.
Ребенок перестал брыкаться и затих. Аспасия тоже притихла и смотрела немного смущенно.
- Только женщина способна из-за этого так разволноваться, - сказала она виновато. - Неудивительно, что мужчины считают нас слабыми.
- Ты не слабая, - возразила ей Феофано. - Тебе, наверное, ужасно скучно все время лежать в постели?
- Ты даже не можешь себе представить, киска, - Аспасия подняла книгу и снова бросила на пол. - Я продолжаю изучать арабский. Но сколько часов в день христианка может читать Коран? Я все время сплю. И хотя все находят, что я мало ем, я ем от скуки так много, что могу лопнуть. Меня навещают женщины, но они говорят только про собственные беременности. Когда я пытаюсь перевести разговор на менее скучные темы, они обижаются или уговаривают меня не тревожиться ненужными мыслями. А мне и в самом деле интересно, собирается ли германский император опять прислать посольство, вроде того, что было прошлой зимой. И разные другие новости. Даже Деметрий, кажется, думает, что я не Аспасия, а Пресвятая Дева. Он не говорит со мной обо всем, как раньше, и едва осмеливается дышать в моем присутствии.
- Бедняга, - сказала Феофано, - они его запугали.
Аспасия прижала обе руки к животу оберегающим жестом.
- Я не могу потерять его. Он будет жить, ты же видела, как он прыгал! У меня будет ребенок, - она упрямо вздернула подбородок. - Но довольно! Расскажи мне все новости! Что делается во дворце?
Феофано послушно приступила к рассказу, но что-то с ней было не так. Аспасия наблюдала за ней: та сидела прямо, глаза были опущены, голос звучал ровно. Но Аспасия чувствовала в ней какое-то напряжение, казалось, она боится проговориться.
- Ты ничего не говоришь о матери. С ней все в порядке?
Феофано чуть заметно помедлила.
- Да. Все в порядке. Нечего рассказывать.
- Правда?
- Да. То есть нет. Нечего рассказать.
Аспасия молча смотрела на нее.
Феофано резко вскинула голову, глаза смотрели мрачно.
- Тебя же запрещено волновать.
- Конечно, - согласилась Аспасия, - но я буду волноваться еще больше, если ты станешь скрывать что-то от меня. В чем же дело?
- В матери. И в братце Иоанне. "Он" и "она", - сказала Феофано. - У него красивое лицо и эти светлые волосы, хотя он лысеет со лба. И он полон сил, как жеребец. Думаю, по сравнению с императором он ей кажется солнцем среди тьмы. Это измена, Аспасия! Ты знаешь, что делается? Каждый день после полудня он приходит к ней, и они лежат в ее постели, и он именует ее всеми ее титулами: "Слава пурпура, Радость мира, Благочестивейшая и счастливейшая Августа, Христолюбивая Василевса". А потом, - Феофано сглотнула, как будто ее тошнило, - этот уходит. А она ночью идет к императору. И он ничего не подозревает. Они хотят убить его, Аспасия! Они убьют его, и Иоанн станет императором.
Феофано всхлипнула, и Аспасия обняла ее.
- Тише, - говорила она, успокаивая девушку, - тише. - Но сердце ее похолодело от ужаса. При императоре Никифоре Фоке она жила в безопасности. Никифор - человек суровый, но честный, он любит Деметрия, своего двоюродного брата. Он прислал недавно в подарок шитый шелк на крестильную рубашку для ребенка. Иоанн не суров, но он коварен. И он честолюбив и тщеславен. В нем столько честолюбия! Как раз столько, чтобы не вспомнить о тех, кого он затопчет по пути к трону. Деметрий для него соперник, угроза. Ведь его жена - она, Аспасия Багрянородная, родившаяся в Пурпурной комнате дочь правившего императора, - его жена, рожденная быть императрицей, дает Деметрию бесспорное право на трон. Если он захочет! А кто поверит, что не захочет?
- Ты пыталась предупредить императора? - спросила Аспасия так спокойно, что сама удивилась.
Феофано легким движением освободилась, выпрямилась, и ее лицо стало безмятежно и непроницаемо. Аспасия узнала это царственное самообладание, и ей стало страшно.
- Я не могу сказать ему. Что бы она ни делала, она моя мать.
- Но ведь другие тоже должны знать…
- Все знают, - отвечала Феофано. - Император предпочитает быть слепым и глухим. Он не понимает намеков. А если понимает, то смеется в ответ. Или произносит проповеди о грехах ревности и клеветы. Он слеп и глух.
- Как все стареющие мужчины, у которых молодые и красивые жены.
- И поэтому он умрет.
Аспасия перекрестилась: