Прошлой ночью, сидя с Хьюго у камина, я заплакала от ощущения раздвоенности: женщина во мне умоляла сохранить ее. В мире существует таинственная животная сила, которая заставляет женщин лгать и помогает грубым мужчинам, подобным Генри, чьей любви я не хочу. Предпочитаю двигаться вперед и выбрать мою Джун - выбрать свободно, как мужчина. Но тогда мое тело умрет - оно слишком чувственно, оно живет, а между двумя женщинами не может быть любви плодотворной.
Только Хьюго поддерживает меня - своим поклонением, спокойной, теплой, человеческой любовью и силой, потому что он самый старший из нас.
Я хочу написать Джун самыми прекрасными словами и потому не в силах написать ничего вообще. Получается ужасное, фальшивое, патетическое письмо:
Я не могу поверить, что ты не выйдешь больше ко мне из темноты сада. Иногда я жду тебя там, где мы обычно встречались, надеясь пережить ту несказанную радость, которую чувствовала, когда ты, отделяясь от толпы, подходила ко мне и я видела тебя совершенно отчетливо.
После того как ты ушла, стены дома начали на меня давить. Мне хотелось остаться наедине с воспоминанием о тебе.
Я сняла небольшую студию в Париже, маленькое убежище, и стала прятаться там на несколько часов в день. Какая у меня может быть жизнь без тебя? Иногда я представляю, что ты рядом, у меня такое чувство, что я пытаюсь стать тобой. Раньше я хотела быть только самой собой. А сейчас мечтаю раствориться в тебе, чтобы мое "я" просто исчезло. Лучше всего я чувствую себя в черном бархатном платье, мне нравится, что оно старое и протерлось на локтях.
Когда я смотрю на твое лицо, мне хочется разделить твое безумие, я ощущаю его в себе как страшную тайну, которую у меня больше нет сил скрывать. Меня переполняет острая, жестокая радость. Так радуешься в ожидании смерти и разрушения, это чувство сильнее радости жизни и творчества.
Март
Вчера в кафе "Ротонда" Генри сказал, что написал мне письмо, а потом порвал его - оно было слишком безумным. Любовное письмо. Я восприняла известие спокойно, молча, без удивления, будто предчувствовала это. В наших отношениях так много тепла. Ничто во мне не дрогнуло, не всколыхнулось. Я боюсь этого человека, будто предчувствую, что придется столкнуться со всем тем, что так меня пугает. Чувственность Генри притягивает, его страстность, спрятанная в нежность, внезапная, неожиданная серьезность, гибкий, могучий ум манят. Генри как будто гипнотизирует меня. Я смотрю на его мягкие белые руки, на голову, которая кажется слишком большой по сравнению с телом, на слишком высокий лоб, за которым так много того, что я люблю и ненавижу, чего хочу и боюсь. Меня парализует любовь к Джун. Я чувствую нежность к этому мужчине, в котором как будто живут два разных человека. Он хочет взять меня за руку, а я делаю вид, что не замечаю его движения, и торопливо отмахиваюсь, как птица крылом.
Я хочу, чтобы любовь Генри умерла. То, о чем я когда-то так мечтала - страстное желание мужчины, - я теперь отвергаю. Наконец-то можно утонуть в чувственности, не любя и не драматизируя, а я не могу.
Генри многого не понимает: его раздражает, что я улыбаюсь, когда он рассказывает, как Джун сначала отвергала все его идеи, а через некоторое время выдавала их за свои. "Такое со всеми случается", - зло говорит он, принимая улыбку за презрение. Мне кажется, он хочет столкновения. Генри привык к грубости, к безжалостности в отношениях, и моя сдержанность раздражает его. Наверное, он считает меня хамелеоном. Я не вписываюсь в его жизнь.
Генри живет в мире насилия, жестокости, алчности и дебоша. Я читаю его записки жадно, с ужасом. За год мое одинокое воображение невероятно развилось. По ночам, в полубреду, я чувствую, как давят на меня слова Генри. Его агрессивное мужское начало меня преследует. Я чувствую вкус его силы во рту, я чувствую его своим лоном. Как будто мужчина прижал меня к земле и овладел моим телом, думая, что я закричу.
В кафе "Викинг" Генри заявляет, что однажды вечером, когда я несколько минут одна танцевала румбу, проник в мою истинную сущность. Он запомнил некоторые отрывки из моего романа и хочет его получить, чтобы иметь возможность перечитывать. Он считает его лучшим произведением, прочитанным за последнее время, говорит о моих фантастических скрытых способностях. Впервые он обратил на меня внимание, когда я стояла в дверях, "такая прелестная", а потом сидела в большом черном кресле, "как королева". Генри хочет разрушить "миф" о моей беспредельной честности.
Я прочла ему то, что написала под впечатлением его записок. Он отвечает, что только так я и могла написать - напрягая воображение и привлекая всю свою изобретательность, потому что сама не пережила ничего. Пережить - значит убить воображение и остроту ощущений; именно это и случилось с Генри.
Вот записка, которую я написала Генри на серебряной бумаге фиолетовыми чернилами:
Женщина всегда, вечно будет сидеть в высоком черном кресле. Я останусь единственной женщиной, которой ты не добьешься. Излишества в жизни подавляют воображение. Мы не будем жить - только писать и разговаривать, чтобы надувать паруса.
Писатели могут полюбить что угодно. Генри приспосабливается к моему образу, пытается стать нежнее, поэтичнее. Он говорит, что легко может вообразить, как Джун скажет: "Я не против, чтобы ты любил Анаис, потому что это - Анаис".
Я воздействую на воображение и Генри, и Джун. А это такая могучая власть.
Я видела, как романтизм побеждает реализм. Я встречала мужчин, которые забывали своих прекрасных любовниц и жалких проституток и помнили только одну - первую и единственную - женщину, которой поклонялись и никогда не могли получить. Женщина, пробуждающая в мужчине романтические чувства, долго не отпускает его от себя. Я замечаю эту тоску в Эдуардо. Хьюго тоже никогда не излечится от меня. А вот Генри не сможет по-настоящему полюбить меня - после своей любви к Джун.
Когда я заговариваю о ней, он комментирует:
- Как замечательно ты рассуждаешь!
- Может быть, я искажаю факты?
И тут Генри повторяет то, что я написала ему некоторое время назад: "Ты подчиняешься жизни и находишь красивое объяснение своим действиям. Подгоняешь части под целое".
- Вы с Джун как будто хотите забальзамировать меня, - отвечаю я.
- Потому что ты кажешься такой хрупкой и уязвимой.
Я мечтаю о новой верности, которую поддержат окружающие, о новой жизни, полной волнующих событий, в которой мое тело будет принадлежать только Хьюго.
Я лгу. В тот день, когда мы с Генри сидели в кафе и я увидела, как трясутся его руки, в моей душе что-то дрогнуло. Было безумием читать ему мои заметки, но он сам настоял на этом; было безумием пить и отвечать на вопросы, глядя ему прямо в лицо, как я никогда не осмеливалась смотреть на других мужчин. Мы не прикасались друг к другу. Мы оба подошли к краю бездны.
Он говорил о "невероятной доброте" Хьюго, о том, что тот "совсем еще мальчик, совсем мальчик". По уму Генри, конечно, старше. Я тоже иногда пытаюсь не опережать Хьюго, но все время предательски вырываюсь вперед. Я пытаюсь освободиться, чувствуя, что оказалась в ловушке. Поэтому, вернувшись домой, пишу Генри записку.
Я перечитываю любовное письмо Генри десять или пятнадцать раз; пусть я не верю ни в его любовь, ни в свою - кошмар прошлой ночи никак не отпускает. Я одержима.
- Будь осторожна, - просит Хьюго, - не попади в ловушку собственного воображения. Ты отдаешь другим твой блеск, судишь о них, опираясь на свои иллюзии, а когда выходишь на свет, чувствуешь себя обманутой.
Мы гуляем по лесу. Он играет с Бенко и читает мое настроение на лице, как в книге. Интуиция подсказывает Хьюго: будь добрее и нежнее, закрывай на все глаза. В отношениях со мной это самый мудрый подход, путь, благодаря которому можно достучаться до моего сердца, завоевать меня. А я все время думаю о Генри, мысли хаотично крутятся у меня в голове; я боюсь его второго письма.
Я встречаюсь с Генри в полутемном, похожем на пещеру "Викинге". Он не получил моей записки и принес мне еще одно любовное письмо. Он почти кричит:
- Ты скрываешь свое истинное лицо! Будь самой собой! Твои слова, те, что ты недавно написала, - в них ты настоящая!
Я не соглашаюсь. И тогда Генри говорит униженно и покорно:
- Я знал, что так будет, чувствовал, что слишком самонадеян, домогаясь тебя. Я крестьянин, Анаис, и меня могут оценить только шлюхи.
Я отвечаю именно теми словами, на которые он хотел меня спровоцировать. Мы спорим, но как-то вяло, вспоминаем, с чего все началось: с нашей рассудочности и трезвого ума.
- Неужели все было именно так, неужели так? - Генри в отчаянии, он весь дрожит.
Внезапно он наклоняется и как будто засасывает в себя долгим поцелуем. Потом предлагает:
- Пойдем в мою комнату.
Между мной и реальным миром - удушливая пелена. Генри пытается ее разорвать. Мы идем в его комнату, я не чувствую под собой ног, только его тело так близко от моего. Он говорит:
- Смотри, какая старая лестница и какой изношенный ковер.
Но я ничего не замечаю, потому что парю над землей. В руках у Генри моя записка.
- Прочти ее, - прошу я у первой ступеньки лестницы, - прочти, и я уйду от тебя.
И все-таки продолжаю идти следом. Мы входим в его комнату, но я ничего не вижу вокруг. Когда Генри обнимает меня, тело мое как будто тает. Нежность его рук. Проникновение вглубь, никакого насилия. Какая странная, нежная сила.
Он кричит:
- Все так нереально, слишком быстро!