– ИвАнов, – поправил его Аполлон и приветливо улыбнулся женщине.
Та добродушно улыбнулась ему в ответ.
– Бачишь, Матвеевна, даже не ИванСв, а ИвАнов, – эта незначительная поправка ещё больше развеселила лейтенанта, и он, налегая на каждый слог, произнёс:
– Аполлон Флегонтович ИвАнов! Во!
И он со значением поднял вверх указательный палец – как, мол, звучит!
– Тэпэр правильно, Аполлон Флегонтович? – обратился он к Аполлону.
Аполлон кивнул:
– Правильно.
Лейтенант повернулся к Матвеевне, вышел из-за стола.
– Так що у тэбэ за дило, Матвеевна?
– Да свояченица у меня вот гостила. На Харьков ей надо, на завтра. А в кассе очередища…
– Добре, зробимо, – и лейтенант повернулся к Ване, – Ваня, сбигай у кассу до Марии, закажи на завтра на донэцький до Харкива…
Петрович снова повернулся к Матвеевне:
– Плацкартный?
– Да, плацкартный, плацкартный, – Матвеевна закивала головой, – да хорошо б – нижнее.
Аполлон при последнем слове непроизвольно улыбнулся.
– Скажешь Марии, що для мэнэ, – проинструктировал Ваню Петрович.
Матвеевна достала было из сумки кошелёк, но лейтенант остановил её:
– Завтра виддашь.
Ваня надел фуражку и вышел.
– Ой, спасибо тебе, Петрович, – Матвеевна засунула кошелёк в сумку. – Всегда ты меня выручишь.
– Нэ хвылюйся. Ты правильно зробыла, що зайшла, бо зараз з квитками тяжко. У студэнтив та школярив каникулы починаються. ВидпускА. Лито е лито… Та ты сидай, Матвеевна.
Лейтенант указал на только что освободившееся место за соседним столом.
– Да некогда мне, Петрович, рассиживаться. Гости, сам понимаешь… Так я завтра забегу?
– Нэ хвылюйся. Пидходьтэ за пивгодыны прямо до мэнэ.
Лейтенант проводил Матвеевну до двери и, когда та вышла, задумчиво посмотрел на Аполлона.
– Так що будэмо з тобою робыты? Ты що ж так, Аполлон Флегонтович… ИвАнов, вырядывся? Це ж тоби нэ пляж, в одних трусах прогулюватыся… И хто ж тэбэ так разукрасыв?
Аполлон, воспользовавшись паузой с Матвеевной, успел раскинуть мозгами, и вопрос на этот раз не застал его врасплох.
– С полки упал. С верхней. С женщиной поменялся… Так рвануло, что проснулся уже на полу. А когда падал, о столик – головой.
– Оно и видно… – Петрович хмыкнул. – Так с полыци, кажешь? Точно?
– А зачем мне обманывать?
– Ладно. Бачу, парень ты неплохой… А вот ци портки, – лейтенант кивнул на шорты, – придэться тоби переодиты.
Аполлон уже успел настолько освоиться с обстановкой, что осмелился даже качать права:
– Товарищ лейтенант, но я же в шортах, а не в купальнике!
– Не положено мужику с голыми ляжками в общественном месте находиться.
– Как – не положено? И кем не положено?
– Ты що, мэнэ вчить будэшь? – лейтенант посуровел. – Сказано – не положено, значит – не положено! Ишь ты, какой умный выискался!
Видно, когда распалялся, лейтенант переходил на русский язык.
Аполлон понял, что спорить – чревато последствиями, только себе в убыток, и с неохотой полез в сумку. В это время на столе у лейтенанта зазвонил телефон.
Петрович снял трубку.
– Слухаю. А, це ты… Добре… Слухай, Ваня, забежи до Нины, визьми бутылку лимонаду. Я сёгодни з ранку ничого нэ йив, а зараз щось аппетит появывся… Да, Ваня, и сам знаешь, чого ще… Гроши я Нине потим виддам… Та ни, визьми тильки хлиба, бильш ничого нэ трэба. У мэнэ сало е.
Положив трубку и обернувшись, Петрович увидел, что Аполлон уже приспускает шорты на колени.
– Ты що, сказывся? Стиприза мэни тут тильки нэ хватало! Туалет, знаешь, дэ? – Петрович махнул рукой в неопределённом направлении. – З другого боку вокзала, за магазином. Там побачишь. А сумка нехай поки ще тут постойить.
Аполлон застегнул шорты, замялся. В сумке, правда, в двойном дне, лежала кругленькая сумма. Лейтенант заметил его нерешительность, ухмыльнулся:
– Та нэ бийсь ты. Кому вона потрибна, твоя торба. Вытягны гроши, як боишься, та иды.
– Да нет, чего мне бояться. Деньги у меня в кармане, – отвёл подозрения Аполлон.
– Ну тоди иды. Ничого з твоею торбою нэ будэ.
В это время в отделение зашли какие-то мужчина и женщина в железнодорожной форме, и Аполлон, окончательно успокоившись, взял лежащие на сумке спортивные брюки и вышел. Вошедшие железнодорожники проводили его любопытствующими взглядами. Петрович улыбнулся им с интригующим видом.
На улице солнце жарило вовсю. Аполлон надел очки, вздохнул. Свернув за угол и миновав здание вокзала и памятник гетману, поравнялся с небольшим аккуратным продовольственным магазинчиком с окнами во всю стену по обе стороны от входа. В окна было видно, как внутри несколько покупателей рассматривали витрину. С молоденькой продавщицей любезничал уже знакомый Аполлону милиционер Ваня.
В двух десятках метров от магазина Аполлон увидел небольшое серое сооружение, окружённое такого же цвета двухметровым глухим забором. На ближайшей к Аполлону стороне забора едва различимо проступал начертанный мелом какой-то значок, похожий на усечённый конус.
Аполлон задумчиво посмотрел на этот символ. "Наверное, силуэт женщины в юбке, – подумал он, – значит, мужской – с той стороны". Поблизости никого не было. Аполлон свернул за угол, и оказался за забором в закутке, из которого можно было попасть в туалет через зияющий дверной проём. Двери не было. "Видно, на лето снимают – жарко". Аполлон шагнул в тёмный прямоугольник. Некоторое время, пока глаза привыкали к полумраку, – помещение освещалось только через расположенное под потолком окошечко, – он ничего не видел. Вдруг прямо перед ним, откуда-то снизу, раздался пронзительный женский визг, и, словно из-под земли, в полутора метрах от Аполлона возник тёмный силуэт. Вскочившая с перепугу тётка, видимо, не успев довести до конца начатое дело, судорожно натягивала трусы.
Аполлон от неожиданности оторопел.
– Извините, это разве не мужской? – предельно вежливо спросил он.
Тётка продолжала визжать и оправлять бельё и юбку.
Аполлон, наконец, понял, что вопросы здесь неуместны, и выскочил наружу. Посмотрел на забор. На нём мелом была выведена большая буква "Ж". Аполлон с недоумённым видом обошёл забор к другому концу, уставился в раздумье на конус. "Чёрт, это же была буква "М". Мужской, значит", – дошло, наконец, до него.
Не раздумывая долго, подгоняемый виной за только что совершённое, хоть и невольно, форменное безобразие, Аполлон поспешил свернуть за забор. И не успел среагировать на возникшую сразу за забором лужу. Белая чистенькая кроссовка наполовину скрылась в бурой жидкой грязи, пахнувшей застоявшейся мочой. Аполлон вынул ногу из грязи, потрепыхал ей, как шелудивый котёнок. Прижавшись к забору, обошёл лужу, и ступил на порог собственно туалета. Подождал, пока глаза стали различать обстановку. И правильно сделал, потому как весь бетонный пол был скрыт под слоем мочи, окультуренной обрывками газет. И хотя было видно, что этот проливчик, отделявший вход от возвышения с несколькими большими отверстиями, был совсем неглубокий, Аполлон не решился его форсировать. Над одним из отверстий преспокойненько восседал на корточках старик с оголённым задом, с помятой газетой в руке, и задумчиво курил папиросу.
"Пошли они все к чёрту!", – Аполлон повернулся и, бочком-бочком миновав уже знакомый заливчик, вышел за забор.
Отойдя к большому тополю, росшему в нескольких метрах за туалетом, стал усиленно очищать обувь о траву. Покончив с этим занятием, снял шорты и, уже расправляя брюки, перед тем как их надеть, поднял голову.
У входа в магазин стоял милиционер Ваня с двумя бутылками и буханкой хлеба в руках и смотрел в его сторону. Позади сержанта несколько человек тоже с любопытством смотрели на непривычное явление и, улыбаясь, оживлённо его обсуждали.
"Всё", – мелькнуло в Аполлоновых мозговых извилинах, и из их глубины выплыла и быстренько промелькнула вся короткая жизнь их обладателя. "Всё, приплыл… Теперь всё равно". Аполлон обречённо-вызывающе сел на траву, не спеша разулся, встал, надел брюки, снова обулся. И только тогда поднял голову.
Публики, глазевшей на эту процедуру, заметно прибавилось, но Вани уже не было.
"Странно. Неужели ушёл?!". Аполлон некоторое время с недоумением смотрел на расходящихся зрителей. Идти в отделение не хотелось страшно. А надо – сумка-то и паспорт там. Заметив неподалёку колонку, подошёл к ней, помыл кроссовки, руки, сполоснул лицо. Настроение немного улучшилось. Зеваки разошлись. Ничего не поделаешь, надо идти.
Аполлон тихонько приоткрыл дверь в отделение.
Петрович стоял спиной к двери возле открытого сейфа, и чем-то там манипулировал. Ваня, повернувшись в его сторону, увлечённо жестикулировал, рассказывая о только что виденном "преступлении":
– …А из женской уборной вышел, разделся совсем… Там бабы ходят, дети малые… и большие тоже, а он стоит голый, и хоть бы хны… И ещё нагло так лыбится, как майская роза…
Со стороны сейфа послышался хлопСк открываемой бутылки, и вслед за ним – звук наливаемой в стакан жидкости.
"Лимонад", – сообразил Аполлон. Но взгляд его, скользнув по столу Петровича, обнаружил ещё не открытую бутылку и буханку хлеба.
Тем временем Петрович ритуально произнёс:
– Ну, хай живе Радянська Влада! – с шумом выдохнул и, поднеся руку на уровень рта, запрокинул голову.
Послышались размеренные глотки и бульканье.
Ваня тем временем, как ни в чём ни бывало, продолжал возмущённо описывать аморальное поведение Аполлона:
– И хоть бы стыд какой был! Народ кругСм возмущается, а ему всё до лампочки!