Я не могу бросить дело всей жизни и своих больных! Пусть без денег, без необходимых препаратов и аппаратуры, но ведь спасаем! При помощи всяческих ухищрений и такой-то матери - но спасаем, лечим! Удобная поза героя!
Энтузиаст бессребреник, твою мать!
А ведь голым-босым он не был!
Жена одевала, обувала в дорогущие шмотки, кормила разносолами, деликатесами, извините - икрой красной на завтрак!
Значит, как позу держать перед собой и миром - мы идейные альтруисты, нам не по дороге с разнузданным капитализмом, мы это презираем! А как сыто есть, да сладко спать, да в дубленочке на рысьем меху ходить…
Дурак он был в то время! Дурак и лицемер.
Ну, заедало его, как всякого адекватного мужика, что жена карьеру делает, хоть все внутри сопротивлялось назвать это "карьерой", деньги зарабатывает, страшно произнести во сколько раз больше его, и семью содержит она! Она, а не он!
Заедало, что не споткнулась, не сдалась, не прибежала искать утешения и защиты - каяться и плакать, не дала ему возможность проявить мужскую снисходительность, поглаживая по головке, простительно журить:
- Я с самого начала знал, что у тебя ничего не выйдет, но решил, что ты должна попробовать!
И снисходительно думать: ничего, проживем и на мою зарплату, я теперь снова в доме хозяин. Мужчина! И при этом не вспоминать, что его зарплаты хватит на два-три дня той жизни, к которой они уже привыкли!
И мучило, разъедая изнутри, то, что он и на самом деле талантливый врач, горбатясь, как вол на плантациях, получал стыдливые копейки. При этом пытается писать кандидатскую по ночам, его статьями, вырезанными из медицинских журналов, завален доверху ящик письменного стола, и идеи есть интересные и опыт, но ему не только не помогают, а всячески мешают защититься.
Вопрос - почему?
Ну, на такие глобальные размышления и психологические откровения с самим собой у него ни времени, ни сил не оставалось.
На работе он был авторитет, последняя инстанция, бог - его любили, уважали, побаивались, а для жены Степан стал пустым местом.
Никчемным мужичонкой.
Она не высказывала этого напрямую, не делала презрительных намеков и движений, но он это чувствовал всем нутром!
Нет денег - нет уважения!
Растреклятая жизнь!
Все это варилось, крутилось внутри него неосознанно, а порой вполне сознательно и разъедало кислотой, увеличивая пропасть между ними, превращая обоих в два железобетонно уверенных в своей правоте памятника.
Ни пяди врагу!
Иногда Степан вдруг смотрел на Надю, как она накрывает стол для ужина - так редко, как большой всенародный праздник, - следил за ее движениями, улыбкой, и на него снисходило просветление!
Господи! Что они делают друг с другом и со своими жизнями?!
Они же любили когда-то! Он любил бескомпромиссной юношеской любовью курносую кучерявую Надюшку-хохотушку!
Он же помнил, как они, сбежав с лекций, целовались в саду "Эрмитаж" на всех скамейках и хохотали, когда им попеняла за неприличное поведение замшелая старушка с собачкой. Помнил, как на дне рождения у Федьки Новгородцева, на даче, предоставленной его родителями в полное их распоряжение для празднования данного события, они с Надюхой спрятались ото всех в бане, прихватив с собой початую бутылку харизматичного портвейна "Три семерки". И, немного захмелев, первый раз занимались любовью на жестких полатях, и он все переживал, что ей неудобно, а она смеялась по-русалочьи загадочно.
Помнил бессонные ночи напролет, заполненные шушуканьем, смешками, любовью, и утра, когда дрожали ноги от чрезмерных сексуальных нагрузок.
Куда это все делось?!
Ведь были родными, близкими - каким образом стали чужими, равнодушными, отстраненными? Почему не заметили, как так получилось?!
Но нынешний Степан Больших, реальный человек, который живет здесь и сейчас, в тех обстоятельствах, которые сложились и которые никакие воспоминания не могли изменить, понимал, что ничего не воротишь, как ни старайся. И точно знал, что их брак уже ничто не спасет.
Надеждины коммерческие занятия как-то быстро и резко стали полноценным бизнесом, потребовавшим перемен и в быту, не замедливших сказаться.
В один из редких вечеров, когда они встретились дома, она оповестила Степана о грядущих переменах, своих решениях и предпринятых в данном направлении шагах.
- Хорошо, Больших, что ты дома. Нам надо поговорить!
Последнее время она обращалась к нему только по фамилии, игнорируя имя. Может, так модно было, или это завуалированное пренебрежение?
Ему и это давно стало безразлично.
Он решил, что грядет разговор о необходимости развода, и, странное дело, почувствовал облегчение, как отмену приговора в зале суда.
И ошибся. Нет, не о разводе.
- Нам нужна квартира побольше. Я уже присмотрела пятикомнатную в высотке. Это, разумеется, очень дорого, но мы продадим вот эту твою, бабушкину. Я узнавала, она хороших денег стоит - центр, старый фонд, три комнаты, кухня большая. И еще. Ты помнишь моих дядю и тетю, ученых, они на нашей свадьбе были?
Он помотал головой равнодушно.
- Ну, не важно. У них не было детей и родственников, кроме моей мамы. И они объявили меня единственной наследницей. Семь лет назад умер дядя, а тетя полгода назад. Я уже вступила в права наследования и оформила все документы. Так вот, от них мне досталась небольшая однокомнатная квартира на "Коломенской", возле парка. И самое главное: большой каменный, капитальный дом с участком в академическом поселке. Эту квартиру я продам, а дом оставлю. Сейчас престижно иметь дом за городом.
- Надь? - вдруг спросил он. - А почему ты со мной не разводишься? Зачем я тебе?
- Ты мой муж! - твердо ответила она. - Мы семья. В семье всякое случается. Мы все преодолеем. Я понимаю, что у нас наступило некоторое отчуждение, но это потому, что времена переживали трудные. Сейчас все у нас наладится. Муж - это навсегда!
- Нет! - покачал головой Степан. - "Муж, жена" - это понятия временные, а вот "бывший муж, бывшая жена" - это как раз пожизненно. Я так и не понял, за каким чертом я тебе нужен?
- Ты мой муж! - повторила она с нажимом. - Я тебя люблю! Надеюсь, это понятно?
Это как раз было не понятно - то, что ни фига она его не любит, и давно, не вызывало сомнений. И Степан подозревал, что кто-то у нее есть на стороне. Он-то нет-нет да и добирал недостающего от жены секса и уважухи с временными любовницами.
Но для чего-то он Надюхе был нужен, и именно в качестве мужа.
И Степан отступил, не стал настаивать и доискиваться истины, оставив все как есть, второй раз за день испытав облегчение. Но иного рода - что ничего не надо менять, решать, думать, как устраивать заново свою жизнь, заниматься разводом, юридическими документами, неизбежной нервотрепкой и окончательным чистосердечным высказыванием наболевших, накопившихся обид-обвинений…
Да, боком ему потом вышел этот трусливый инфантилизм! В тот момент еще можно было уйти без особых душевных потерь. Доведи он разговор до логического конца, не махни рукой, решив не будить лихо, пока оно тихо…
Ну а что такого?!
Ой, да ладно! Он абсолютно такой же, как все нормальные мужики! Со здоровым набором присущих данной особи качеств. С большой долей мужского эгоизма, с неизменным стремлением к первенству и главенству, с потребностью в женском восхищении и всеобщем признании его неординарности и превосходства, со здоровой же бытовой ленью и нежеланием перемен, с трепетным отношением к своей драгоценной самости и способностью мстить до последнего, если оную самость принижают.
Ты хочешь улучшить наш быт?
Да, пожалуйста, только сама, и будь добра меня в это не втягивать!
Ты говоришь, что я твой муж и ты меня любишь?
Я знаю, что это неправда, но меня это устраивает и успокаивает!
И все осталось на своих местах - он при работе любимой и безумной занятости, она - при своей, не менее любимой!
Через полгода Надежда затеяла полный капитальный ремонт доставшегося в наследство дома, перепланировку участка и заставляла Степана в его редкие выходные возить ее на дачу на новеньком джипе.
Они никогда не бывали в этом доме одни - не сидели вечерами, любуясь закатами, не прогуливались по окрестностям, не смотрели на огонь в камине. Не выпадали из суеты человеческого общения. Может, если б хоть раз они провели такой вот неспешный вечер вместе, одни, получилось бы поговорить честно, по душам и остановить то разрушительное, что уже накрыло их, или спокойно договориться.
Надежда планировала каждый выезд в дом заранее - кого из нужных людей пригласить, что готовить, программу загородных развлечений на воздухе - сплошной и бесконечный бизнес-план. Степан неизменно представлялся ею гостям как очень занятой человек, талантливый хирург - здоровался, пожимал руки, топил баню, жарил шашлык и не запоминал ни одного лица, проходившего через "дачные выходные".
С каждым днем отчетливее понимая, что такая "семейная" жизнь, когда все, что делала, говорила жена, вызывало только отторжение и раздражение, не может продлиться долго.
Не тот он был мужик, чтобы смирится с ролью альфонса при богатой жене, представляемого нужным людям в виде дачного приложения. При том, что на работе Больших жил совершенно иной жизнью, далекой от всех этих людей, их денежно-деловой суеты вместе с его женой - настолько трудной и часто страшной, с каждодневным преодолением, перегрузками на грани истощения…
Он говорил себе: "Хватит! Ты сдохнешь, если будешь приползать и дальше с одной войны на другую!" - и прекрасно осознавал, что если сам не покончит с этим фарсом, то жизнь заставит, но гораздо более сурово, и непременно по башке!