Я - молода. Выгляжу так, что Клаудия Шиффер и Наоми Кембелл могли бы быть моими служанками. Но я - подыхаю от одиночества! Нет, в физическом смысле я не одинока. Вокруг меня всегда кто-то невнятный, в большом количестве. Быть наедине с самой собой мне - комфортно. Но изнутри меня сжирает пустота. Мне некому отдать скопившуюся нежность. Я не знаю, почему так получается и кто мне начертал такую глупую судьбу: все, в кого я по-настоящему влюблялась, от меня бежали. Почему? Только не говорите мне тысячу раз слышанные общие фразы, дескать, я выбираю не тех в качестве объекта обожания".
Ответ на мое послание пришел незамедлительно, но содержание этого ответа меня расстроило:
"Нет, что вы, я не буду говорить вам общих фраз. Я вас сейчас уже боюсь. Виртуально. А вы говорите о реальных встречах. Могу понять, почему многие убегают от вас. Я их понимаю, вот я - человек выдержанный, а - убегаю! Желая вам, конечно, самого доброго. Я же всем людям этого желаю".
"И после этого вы претендуете на звание психолога?"
"Нет, что вы, что вы, я ни на что не претендую! Еще раз вам всего доброго", - ответил мне Шадхов.
Следите за движением моих пальцев - на белой облупившейся стене я буду тень воссоздавать и оживлять ее: час дня и переулок узенький, запруженный машинами. Осень ловко расправилась с листвой: голые ветви - для этой поры вполне нормальные - банальные и черные - пахнут, должно быть, обычным запахом мокрой коры. Но чувствую я не уныние: привкус надежды на нечто, простите за пошлость, "пикантненькое" настырно скребет мое ждущее пряностей нёбо. Лет пять или пару назад в подобные минуты бесцельной прогулки внимание мое скорее всего привлечено было чем-то неодушевленном, к примеру разлапистой и уродливой ветвью дерева, опасно нависшей над крохотным и нелепым домишком, и воображение мое - прихотливое - стало бы жадно выглядывать на той ветви драконью чешую и ноздри, от которых смрадное должно исходить дыхание. И сам дом меня немало бы позабавил - строение его нелепое - крохотный квадратик с округлой пристройкой и окна маленькие, с дребезжащими стеклами, промеж которых юркие скользили сквозняки. Но ныне не это: иное меня привлекает - около кованых ворот у этого самого неказистого домишка стоит щуплый, не знаю скольколетний, юноша (монашек, послушник, прислужник - опять-таки не знаю). Нелепо одетый (точностью названия его одежды также себя утруждать не желаю), обеими руками держит фанерную коробку с прорезью для монет. Некрасивое лицо паренька щедро украшено налетом глупости и затаившимся бахвальством. Глаза он старается держать распахнутыми, с выражением - "наивно", какая-то заученная препротивная улыбка снисхождения прозрачной гадиной вертится на его тонких губах. Ветер, осенний, промозглый, треплет подол его платья. Несчастное существо - с узким личиком подхалима, изнуренный тайным онанизмом и изъеденный собственной глупостью - блеклый самец вида человечьего. Образ его, что был на самом деле - нейтральным, казался мне в тот час - нестерпимым.
В проулке том, нервничая, я поджидала профессора Шадхова. Небольших литературных высот стоила та лесть, что я разлила по его душу на следующий день на том же самом сайте, войдя туда, под другим ником, естественно. Я написала, что являюсь верной его поклонницей, что я читала все его книги и самого его, невзирая на преклонный возраст, считаю интересным мужчиной. Сообщение подкрепила своей новой фотографией. Сердце старика было тронуто. Он взмолился о том, чтобы я ему позвонила. Разговор о погоде, буддизме, переселениях душ и прочих нейтральных темах был недолгим. Через несколько минут общения профессор прерывистым шепотом спросил:
- Во что ты сейчас одета, деточка?
"В карнавальный наряд палача", - подумала я, а вслух сказала:
- Ничего особенного: топик с голенькой спиной и джинсы.
- Джинсы, наверное у тебя узкие. Обтягивают твою попочку и коленки. Острые коленки.
- Да.
- О, ты моя девочка, - на том конце провода раздался вздох облегчения.
"Сколько ж можно ждать?" - начинаю я злиться. Но вот наконец-то появляется Шадхов. Он учтив:
- Извини моя девочка, пришлось задержаться, - улыбается, направляет меня к своей машине, кладет свою руку на мою поясницу.
"Кто мне объяснит, неужели близкое общение только и состоит в том, чтобы поебаться? Странная все-таки вещь - трение слизистых оболочек", - думаю я, разглядывая потолок в квартире Шадхова, покуда тот трудится надо мной с ученическим прилежанием и ненужным мне желанием "доставить мне удовольствие".
"Секс со старцем с коротким промежутком второй раз за месяц? Не становится ли это для тебя привычкой? Смотри, а то: "Привычка свыше нам дана - замена счастию она", - думаю я, принимая в рот член Шадхова. Сосу его крупный с остроконечной головкой член. Хороший, кстати, член. Рекомендую.
Сосу долго. Однотипно. От монотонности своих движений самой себе становится тоскливо. Ни с того ни с сего вдруг начинаю испытывать желание, чтобы Шадхов меня немножко поистязал. Отрываюсь от его хуя. Разворачиваюсь к его лицу жопой, прошу: "Пощипай меня". Шадхов - озадачен. Совершает какое-то неумелое и трусливое движение.
- Не так! - выкрикиваю я.
- Покажи как надо? - смиренно говорит он.
- Хорошо, - говорю я, - становись передо мной на колени. Нагибайся.
Профессор послушно выполняет мою команду. "Ну вот, - думаю я, - а ведь уважаемый человек! Ученый, психолог. Студентов учит уму-разуму. Видела бы тебя сейчас аудитория!" Я сжимаю руками его ягодицы - потертые временем, дряхлеющие половинки. Сначала легонько. Потом сильнее, сильнее, мои когти впиваются в его податливую плоть. Вырывается, обиженным голосом выкрикивает: "Мне больно!"
Да брось ты, - отвечаю я, - бывает и хуже. Бывает, когда ты томишься, маешься одиночеством, а тебе срут в душу, - с таким вот подростковым пафосом отвечаю ему я и с размаху пятерней шлепаю его по заднице.
Шадхов кажется растерянным, он смотрит на меня влажными глазами ребенка.
- Это всего лишь игра, расслабься, - уговариваю его я. - Тебе понравится, расслабься.
Стягиваю с себя чулок, делаю петлю. Надеваюему на горло.
- Не бойся, - говорю я, - будешь моим милым животным. Лысенькой псинкой!
Голая расхаживаю по его квартире, тяну профессора за собой. "Пиздец! Клоунада на выезде!" - думаю я, замечая свое и его отражения в зеркале. И зачем только природа людей создала, чтобы они вот такой вот херней занимались? Останавливаюсь. Не убирая с шеи Шадхова импровизированного поводка, подлезаю под него, похотливая сучка. Ложусь прямо на пол. Шадхов всовывает в меня два или три раза. Я выскальзываю из-под него, хватаю свою туфлю, начинаю колотить по его заднице, сначала легонько, потом сильнее. Левой рукой дрочу ему.
Шадхов чуть ли не визжит от удовольствия.
- Нравится, тварь? Нравится тебе, милый, добрый дедушка? - с улыбочкой спрашиваю я.
Профессор, войдя в роль, поскуливает.
- Это только начало! Сейчас ты у меня обосрешься от удовольствия! Поверь на слово - имею опыт, - говорю я.
Смочив слюной тонкий стилет каблука, засовываю ему его в задницу. Осторожно. Опасно и осторожно. Кручу в его кишке туфельку, как ручку шарманки.
- Ну что, засранец. Кончить хочешь? - спрашиваю и перестаю ему дрочить.
Он думает, что это тоже продолжение игры:
- Да, девочка моя! Да, моя маленькая волшебница! - от вожделения закатывая глаза, стонет он.
- Ах ты, старая скотина! Неужели тебя в детстве уму-разуму родители не учили, что не гоже ебаться стареньким с молоденькими?
- Солнышко мое, поцелуй мою писечку. Ну поцелуй меня там! - стонет Шадхов.
- Сейчас, - говорю я ему и берусь одной рукой за хуй, немного наклоняюсь, отпускаю туфельку, глубоко засунутая она из него не вываливается.
Профессор извивается жопой. Туфля в ней забавно качается вправо и влево. Беру свою пилку. Неожиданно и резко по его члену - раз! Готово! Шадхов орет от боли. Орет от ужаса:
- А-а-а-а! Сука! Блядь! - давится он ругательствами. Булькает, хлюпает слюной, руками хватается за свой обезображенный орган.
- Да знаю я. Я такая. Я - знаю, - приговариваю я и режу ему глотку.
В который уж раз дивлюсь тому, что я - знатный мясник. Но эмоций, к сожалению, не лишенный. Меня немножко трясет. Руки и ноги - нехороший тремор.
Иду в ванную. Моюсь. Приятная теплая водичка. Она меня успокаивает. Беру кусок мыла. Неплохо пахнет. Намыливаюсь, мягкая пенка на моей коже. Ни с того и ни с сего вдруг вспоминаю исторический факт: в концлагере "Вороний мост" офицеры под местной анестезией отрезали самым красивым узницам руки и ноги. Некоторым только ноги. Полностью "обесчлененные" девушки назывались подушками, а наполовину - те, что оставались с руками, - полуподушками. Холеные офицеры собирали их целые коллекции. Кормили их. Поили. Гладили. Использовали за это, конечно - бесплатной заботы же не бывает. Клали их рядком и - давай по очереди. В эту тык и в эту тык. Обменивались ими, как марками. Развлекались как могли, в холодное военное время.
"Сохраните меня в чистоте и непорочности - девы иерусалимские", - молюсь я, подходя к несчастному Шадхову. Выдергиваю туфлю из его жопы - золотая шпилька в стразах и дерьме…
"Старый засранец! Только не ври, что тебе было неприятно! Мне даже показалось, что, когда я его отрезала, ты эякулировал! Такого ты еще не испытывал! Дряхлая вонючка! Или же это лишь моя буйная фантазия?"