Улеглись мы заполночь, а когда смотритель стал будить меня, ни Пушкина, ни недалекого г-на Панафидина уже не было. Всю оставшуюся дорогу в столицу я держал в руках драгоценную бумагу, вспоминая те недолгие часы общения с гением, которыми столь щедро одарила меня судьба. Более мы не встречались, а спустя несколько лет я с горечью узнал о его смерти после дуэли с неким Дантесом. Не знаю, кто там был прав, кто виноват, хотя, по разговорам, последний вел себя явно дерзко, очевидно, по причине инородства своего, не представляя, с кем имеет дело. Во всяком случае, я бы предпочел выстрелить в себя, чем хотя бы даже ранить величайшего нашего стихотворца. Бог дал - Бог взял, что и говорить!
А вот и первые заставы Петербурга уж показались недалече. Боже, скорее бы! Едва доложившись начальству о возвращении из отпуска, я бросился разыскивать своего приятеля Августа, квартировавшего в одном из доходных домов на Литейном. Не могу сказать, чтобы он сильно обрадовался моему появлению, но я уже к тому времени привык к скупым чувствам барона - кровь есть кровь, это только мы - русаки - открыто выражаем то, что думаем и ощущаем. Еще мой папенька говаривал: "Тем и сильна земля русская, что мы коли пьем - так ведрами, а уж ежели бьем - так наповал!" Узнав о выздоровлении моей матери, впрочем, фон Мерк искренне поздравил меня, даже приказал денщику выставить бутылочку шампани.
- А что, Август, бывал ли ты без меня у князя? - с деланной небрежностью спросил я, наслаждаясь напитком и возможностью вытянуться на удобном, хотя и несколько потертом, диване.
- Да, бывал несколько раз, - скромно отвечал барон. - Все выражали тебе соболезнование и крайне беспокоились за состояние твое и матушки.
- А что ж Полина Матвеевна? - продолжал интересоваться я, тщетно пытаясь словами заглушить участившийся стук собственного сердца. - Здорова ли?
- Что же с ней сделается? Здорова, конечно. Хотя, помнится, с прошлой недели несколько мрачновата, но, уверен, это - всего лишь обычные девичьи уловки.
- Уловки… с какою целью? - насторожился я.
- Ну, ты понимаешь, - несколько смешался фон Мерк, - просто женское кокетство - и ничего более.
- Так она с тобою кокетничала?
- Возможно. А отчего бы ей со мною не кокетничать? - с некоторым цинизмом спросил барон, насмешливо поглядывая на меня. - Или ты думал, что с твоим отъездом весь Петербург должен был не вылезать из церквей и предаваться унынию?
Несколько покоробленный этою фразой, я поспешил перевести разговор на другую тему, покамест обдумывая, как бы мне вывести невозмутимого остзейца на откровенность. Фон Мерк с удовольствием поддержал меня, живо описывая прелести вольготной службы в отсутствие государя, покинувшего столицу с целью обширной инспекции отдаленных российских провинций. Я слушал его, и меня ни на минуту не покидало ощущение какой-то недосказанности с его стороны, словно барон что-то скрывал от меня, и, клянусь, я начал догадываться, что именно.
- Послушай, Август, тебе не кажется, что пришла пора нам уже объясниться? - не выдержав, перебил я его словоизлияния.
- Не совсем понимаю, на какую тему, но… изволь, - после некоторого колебания тихо произнес фон Мерк.
- Мы никогда с тобою не обсуждали это, но, уверен, время настало, - мучительно подбирая слова, начал я. - Скажи откровенно, как ты относишься к Полине Матвеевне?
Фон Мерк долгое время молчал, этак задумчиво подрыгивая ногою и рассматривая игру пузырьков в бокале. Очевидно было, что отвечать ему не очень-то хотелось и он по привычке проигрывал в голове варианты своих ответов и их возможные последствия. Оторвавшись, наконец, от созерцания шампанского, он поднял на меня свои холодные голубые глаза и неохотно молвил:
- Она чрезвычайно мила и непосредственна, но едва ли может меня заинтересовать, если ты об этом…
- Ты сейчас искренен со мною?! - вскочил я.
- Ну разумеется, - усмехнулся барон, посмеиваясь над моею горячностью.
- Господи, Август, ты не представляешь, какой камень снял с моей души! - кинулся я обнимать его. - Я полюбил ее, и даже не представляю, чтобы я делал, если бы ты испытывал к ней те же чувства! Как твой друг я должен был бы уступить тебе и не мешать вашему счастью, но что бы я тогда делал со своим сердцем?
- Полноте, Павел, ты как дитя, - снисходительно похлопал меня по плечу фон Мерк. - Да разве в Петербурге только одна девица на выданье? Да и потом, рановато нам еще думать об этом.
- Как ты можешь так говорить? - накинулся я на него. - Она - единственная, она - просто прелесть! А сейчас не обидишься ли ты, ежели я покину тебя?
- Лети, лети, коли невтерпеж. - Август слегка подтолкнул меня к дверям и показал на прощание язык. О, мой добрый друг! Как я был признателен ему тогда!
Свистнув у дома "ваньку", я помчался к знакомому дому на Мойке, заранее предвкушая встречу с Полиной. Ветер безжалостно бил мне в лицо вперемешку с ледяным дождем, но я, казалось, не замечал его, со стороны, вероятно, напоминая помешанного. Встреченный стареньким слугою, я попросил его доложить обо мне генералу, и был сопровожден в гостиную, где с нетерпением ожидал появления Матвея Ильича.
- А, подпоручик, - радушно воскликнул Кашин, жестом прося меня усаживаться поудобнее. - Слыхал, будто уезжали вы на родину по болезни родных?
- Да, благодарю вас, матушка поправляется, - пытаясь обуздать охватившее меня волнение, как можно спокойнее отвечал я. - Все ли у вас благополучно? Погода ужасная, надеюсь, все здоровы?
- Бог милостив, все здоровы, - несколько сник генерал. - Да вы, верно, голубчик, не меня, старика, пришли проведать, а Полину? Ну-ну, вижу по глазам, меня, брат, не проведешь! Сейчас прискачет, ланюшка моя… Ты вот что, друг мой, - несколько интимно склонился ко мне Кашин, понизив голос. - Просьба у меня к тебе есть, правда, несколько деликатная… - Он замялся. - Что-то неладно с ней в последнее время, ипохондрия какая-то, что ли, черт ее задери. Но ты пойми, одно дело - грустить в тридцать лет, а тут - совсем еще девочка, казалось бы, живи да радуйся, ан нет! - Матвей Ильич негодующе прихлопнул себя по ляжкам. - Так вот, попросить тебя хочу. Человек ты, я вижу, простой, душевный, и к дочери моей с симпатией относишься… Порасспроси ее, может, тебе что скажет? Я уж говорил с Владимиром, да не открылась она ему, как он ни хитрил.
- Матвей Ильич, - с жаром произнес я, - поверьте, для вас и Полины Матвеевны я готов решительно на все. Мы не так давно знакомы, о чем я весьма сожалею, но, прошу верить мне, готов сделать все, что только может зависеть от меня ради ее благополучия и счастья!
- Верю, братец, верю, - успокоенно откинулся в кресло генерал. - Но ты, однако ж, того!.. - Он шутливо погрозил мне пальцем. - Голову ей не морочь, не до глупостей сейчас! Ладно, пойду, сам ее кликну!
И вот, наконец, тихим, почти воздушным шагом в гостиную вошла та, которая уже несколько недель заставляла трепетать мое несчастное сердце. Увидев Полину, я сразу же отметил ее необычайную бледность, впрочем, удивительно к ней идущую, и какую-то сурьезность. Удивляясь невнимательности обычно проницательного фон Мерка, я, пылая, подошел к ней и почтительно прикоснулся губами к ее почти фарфоровой руке, с трудом ограничивая себя одним поцелуем.
- Рада вашему возвращению, Павел Никитич, - сдержанно улыбнулась Полина. - Papa уже сообщил мне, что с вашей матушкой все хорошо, позвольте мне разделить с вами это облегчение. К тому же, не стану скрывать, мне немного не хватало вашей искренности и открытости.
- Я недостоин таких чувств с вашей стороны, Полина Матвеевна, - дрожащим голосом почти прошептал я. - Хотя, видит Бог, ежели бы знал, что вам и взаправду не хватает моего скромного общества, я вернулся бы на пару дней раньше, даже если бы для того пришлось загнать всех лошадей империи.
- Кажется, вы научились в своей рязанщине безбожно льстить, - улыбнулась она. - Уж не хаживали вы там на балы к губернатору или к какому-нибудь председателю казенной палаты, упражняясь в острословии на тамошних розовощеких девицах?
- Помилуйте, - возразил я, безмерно поражаясь собственной развязности. - С тех пор как я узнал вас, для меня более не существует никого дороже, чем вы, не говоря уж о розовощеких девицах. Томные взгляды тысяч их я готов променять на одну только вашу улыбку.
- Боже, да подле вас опасно находиться, - снова улыбнулась Полина.
- Позвольте поднести вам небольшой souvenire. - Я протянул ей заветный листок. - Господин Пушкин был столь любезен, что не смог отказать мне в этом пустячке, особенно когда я рассказал ему о вас.
Полина с недоверием взяла у меня стихи, пробежала их глазами, посмотрела на меня, пробежала еще раз и вдруг вся просияла, невольно заставляя радоваться и меня.
- Я даже не верю, что он написал это для меня. Как вам это удалось? Вы давно знакомы? Говорят, он очень непрост в общении, а в последнее время - просто нелюдим!
- Древний восточный поэт Низами сказал: "Чтобы понять всю красоту Лейлы, надо смотреть на нее глазами Меджнуна". Я только описал вас Пушкину, остальное он увидел сам.
Господи, как я был признателен тогда своему другу по Кадетскому корпусу Антонию Пилецкому, обладавшему поистине нечеловеческой памятью и поражавшему меня, деревенского увальня, своими энциклопедическими познаниями в истории и литературе. Сколько вечеров и ночей я провел, слушая его негромкий, выразительный голос, декламирующий мне целые главы, Гомера, Саади и даже "Телемахиды" Тредьяковского. К несчастью, этот юноша, обещавший быть славою России, не дожил и до восемнадцати, унесенный во время пребывания у родителей в Малороссии эпидемией холеры.