И рассмеялась так же ребячливо, как и когда я сказал, что уезжаю вместе с ней. Я последовал за ней в столовую, все в тот же самый бар. У меня уже была возможность достаточно хорошо изучить этот так называемый "бар". Похоже, там уже ничего не осталось от прежней роскоши "Сиприса" - кроме разве что люстр, ковров да книжных шкафов. Сразу бросалось в глаза, что на этом корабле очень давно не принимали гостей. Он напоминал скорее караульное помещение, чем бар, и был оборудован для удобства всех обитателей яхты, без особого вкуса и так небрежно, что невольно напрашивалась мысль, уж не сделано ли это нарочно. Бывший матросский кубрик, прилегающий к трюмам, оказался окончательно заброшен, и теперь все ели здесь вместе с нею. На этой яхте было заведено, что каждый ел, когда хотел, от семи до десяти вечера. Пища, по два блюда на обед и на ужин, держалась подогретой на специальной электрической плите. Каждый обслуживал себя сам. На полках над стойкой бара всегда можно было найти сыр, фрукты, банки с анчоусами, оливками и прочими готовыми к употреблению продуктами. Кроме того, было сколько душе угодно вина, пива и всевозможных спиртных напитков. Когда мы вошли, тихонько звучало радио. Впервые я заметил в углу пианино, а над ним висящую на стене скрипку.
Она села в кресло за один из столиков. Я уселся напротив. За другим столиком, неподалеку от нашего, ужинали трое матросов. Когда я вошел, они окинули меня взглядом, ни на минуту не переставая болтать между собой. В одном из них я узнал того низкорослого брюнета, что заговорил со мной на палубе. Теперь он снова улыбнулся мне, незаметно, как-то даже украдкой. Она взяла две тарелки, сходила к плите, потом вернулась и снова села напротив. Ее явно ничуть не волновали взгляды, что бросали на меня матросы. Проходя мимо них, она только поинтересовалась:
- Все в порядке?
- Все в норме, - ответил брюнет.
На тарелке лежали две жареные рыбины, изо рта у каждой торчало по пучку фенхеля. Они тоже взирали на меня с удивлением.
- Ты любишь рыбу? - спросила она. - Если нет, там есть что-то еще.
Я любил рыбу. Вилкой я решительно обезглавил обеих рыбин и сдвинул головы на край тарелки. Потом положил вилку на стол. Она внимательно наблюдала за мной. Я чувствовал на себе взгляды матросов, и это немного меня стесняло. Не то чтобы они глядели на меня как-то недоброжелательно, вовсе нет, скорей наоборот, просто я не привык, чтобы на меня глазели с таким любопытством, и это отбивало у меня аппетит. Думаю, она нарочно делала вид, будто ничего не замечает. Когда я отложил вилку, она с минуту выждала, потом заметила:
- Тебе не нравится, да?
- Куда мы плывем? - поинтересовался тогда я. Она ласково улыбнулась и повернулась к троим матросам. Они тоже улыбнулись ей в ответ, по-прежнему без малейшего недоброжелательства, скорее даже приветливо.
- В Сет, - сказала им она. - Пока в Сет, а там видно будет.
- Мы так и поняли, - заметил один из них.
- Тебе не нравится эта рыба, - проговорила она, - давай я принесу что-нибудь другое.
Я любил рыбу больше всех прочих блюд, но не стал возражать ей. Она вернулась с тарелкой, на которой дымилось что-то не совсем понятное.
- А почему именно в Сет?
Она не ответила. И матросы тоже не ответили мне за нее. Я встал и, последовав примеру одного из матросов, подошел к бару и налил себе стакан вина. Выпил. Потом снова задал тот же самый вопрос.
- Так почему же именно в Сет? - спросил я, обращаясь ко всем, кто был в баре.
Матросы продолжали хранить молчание. Видно, они считали, это не их дело, пусть сама и отвечает.
- А почему бы и не туда? - обернувшись к матросам, заметила она.
Но они не поддержали ее, вовсе нет, ответ явно пришелся им не по вкусу. Я все ждал. Тогда она повернулась ко мне и тихо, едва слышно прошептала:
- Позавчера я получила телеграмму из Сета. Едва она произнесла эти слова, матросы тотчас же дружно поднялись и вышли вон. Мы остались вдвоем. Но очень ненадолго. Вскоре появился другой матрос, убрать со столов и вымыть посуду. Работая, он тоже время от времени с любопытством поглядывал в мою сторону. Ел я без особого аппетита. Она не сводила с меня глаз, как и тогда, два дня назад, в траттории.
- Ты не голоден? - проговорила она.
- Пожалуй, что нет, - ответил я, - сегодня у меня что-то, и правда, нет аппетита.
- Может, мы просто устали? Обычно я все время хочу есть, а вот сегодня тоже нет.
- Конечно, мы просто устали, ясно, все дело только в этом.
- Если это все из-за Сета, - заметила она, - то ты неправ, не стоит из-за этого морить себя голодом.
- И когда же ты ее получила, эту самую телеграмму?
- Незадолго до того, как пойти на танцы.
- После обеда?
- Да, после обеда, через час после того, как ты поднялся к себе в комнату. - Улыбнулась, избегая моего взгляда. - Вот уже два месяца, как я не получала никаких вестей, и тут вдруг будто нарочно.
- И от кого же эта телеграмма?
- От одного матроса, он грек. Его зовут Эпаминондас. У него очень богатое воображение. За два года он посылает мне уже третью телеграмму. Но не могу же я вот так просто оставить ее без внимания, иначе он обидится.
Аппетит у меня пропал окончательно. Она лицемерно добавила:
- Вот увидишь, этот Эпаминондас, он просто неподражаем, второго такого не найти. - И ласково добавила: - Ну, прошу тебя, поешь хоть немножко.
Я сделал попытку поесть.
- Ты что, всегда ищешь только в портовых городах? - сделав над собой некоторое усилие, поинтересовался я.
- Просто в портах куда больше шансов. Не в Сахаре же. И не в маленьких портах, а в крупных. Знаешь, таких, что расположены в устьях рек.
- Давай-давай, - попросил я, - говори дальше.
- К ним обычно приписано много кораблей. Через них идет все богатство материков, и это самый надежный приют всех, кто вынужден скрываться и ищет убежища.
Потом с улыбкой добавила:
- Ты ешь-ешь, пока я говорю. Я много об этом думала, - с усилием, будто по принуждению проговорила она. - Вот уже много лет, как я ни о чем другом и не думаю. Только в порту он смог бы выдержать самого себя, понимаешь, как трудно человеку выдержать самого себя, когда он скрывается, просто затеряться в толпе, не отличаться от других. Ведь всем известно, что именно в портовых городах скрыто больше всего тайн.
В тоне ее сквозили смущение и одновременно вызов - было такое впечатление, будто она предостерегает меня от какой-то неведомой мне ошибки.
- Я видел такое в кино, - заметил я. - Что самый легкий способ спрятаться - это как можно лучше смешаться с теми, кто тебя разыскивает.
- Вот-вот. - Она улыбнулась. - Понимаешь, в Сахаре, там, конечно, нет полицейских, но там нет даже одуванчиков. Стало быть…
Она выпила свой стакан вина, потом очень быстро снова заговорила:
- Очень трудно долго выдержать, когда ты единственный, кто видит твои следы на песках Сахары. А эти следы очень отличаются от тех, какие люди обычно любят оставлять от своего пребывания на земле, так, во всяком случае, говорят. Пустыня, Калабрия, леса - все это негодные убежища.
- Но в мире, - заметил я, - немало затерянных уголков, не только одна Сахара.
- Само собой, да только человек, о котором я говорю, ни за что не выбрал бы себе подобного убежища.
- Понятно, - согласился я. Потом машинально добавил: - Послушай, а может, ты все-таки немного не в себе?
- Да нет, - успокоила она меня, - если я и не в себе, то куда меньше всех остальных. - Потом продолжила: - А вот города, они, наоборот, куда безопасней. И только на асфальте могут дать отдых усталым ногам гибралтарские матросы.
Она замолкла.
- Пойду принесу тебе стакан вина, - предложила она.
Всякий раз, когда она делала какое-то движение - ела, подносила ко рту стакан с вином, вставала, - я чувствовал это, и с каждым разом все острее и острее.
- Защита десяти тысяч прохожих Канбьеры, главной улицы Марселя, - продолжила она, - вот единственная передышка, единственное прикрытие для гибралтарских матросов. - Потом едва слышно добавила: - Это итальянское вино.
Я выпил. Оно мне понравилось. Похоже, ей доставляло удовольствие, что я пью его так охотно.
- Ничего себе приключение, - со смехом заметил я.
- Ты хочешь, чтобы я и дальше говорила?
- Сколько сможешь, - ответил я.
- Только там, - проговорила она, - человек, вынужденный скрываться, способен как бы возродиться и снова обрести способность наслаждаться бесчисленными радостями жизни. Он может ездить в метро, ходить в кино, провести ночь в борделе или на скамейке парка, помочиться где захочет, гулять где заблагорассудится, чувствуя себя в безопасности, пусть относительной, но какой ему не найти ни в каком другом уголке мира.
- И что, ты никогда в жизни так больше ничем и не занималась, только и делала, что искала этого своего матроса с Гибралтара, так, что ли?
Не отвечая, она встала и пошла, чтобы принести мне еще стакан вина.
Тем временем в баре появились другие матросы, они тоже с любопытством разглядывали новичка. Я пил вино. Мне было жарко. Вино было вкусное и прохладное. Мне было безразлично, глядят на меня или нет. Она по-прежнему не сводила с меня глаз, нежных и немного насмешливых.
- Что касается меня, - ответила она наконец, - я пока еще не наискалась…
Потом едва слышно, со смехом, явно доверительно добавила:
- И часто ты собираешься донимать меня подобными расспросами?
- Мне просто трудно сказать тебе, когда надо остановиться, - возразил я.
Она снова встала, пошла к бару и вернулась с третьим стаканом вина.