Молочный пар в душевой вдруг стал густым, каждый вдох давался с трудом, легкие болезненно раздавались, втягивая влажный воздух и совершенно не насыщая кровь кислородом. Именно поэтому, наверное, темнеет в глазах. Поэтому голова идет кругом, поэтому, а не из-за того, что вытворяет с моей грудью этот бесстыдный рот.
Я совершенно покорена, я полностью открыта. Я буквально умоляю о каждой следующей ласке абсолютно любым движением своего тела. А Арсений вдруг останавливается, замирает, часто дыша и откинув голову назад. Я вижу как вздрагивает его горло и неосознанно тянусь губами к его шее.
- Тоже хочу, - хриплю я, - попробовать.
И языком - снизу вверх - до мочки уха, с каким-то садистским наслаждением прислушиваясь к хриплому рыку, следующему за движением моих губ.
Руки с моей талии скользят на бедра и сжимают, снова приподнимая, раскрывая, заставляя обхватить торс ногами. И я выдыхаю долго и протяжно, остро наслаждаясь новым ощущением.
- Это… - не голос, хрип, пытающийся выразить словами невозможное.
- Охренеть, - грубовато рычит Северов, видимо, как и я, утратив возможность подбирать слова и складывать их в предложения.
Он поднимает меня выше, и мое тело, тесно прижавшись к его, скользит вверх по влажной коже.
- Охренеть, до чего хорошо, - выдыхает мне в рот и, наконец, целует.
Я впиваюсь пальцами в его плечи, я ногами крепко сжимаю его талию, мне хочется раствориться в нем, вирусом проникнуть под смуглую кожу и остаться там навсегда, потому что жизнь без него - это пытка, пытка, лишающая дыхания.
Я дрожу, пытаясь перехватить инициативу в поцелуе, я повторяю каждое движение языка. Я хочу. Я так хочу тебя. Только тебя. Навсегда.
- Моя… - руки сжимают ягодицы, наверняка оставляя на них след, но мне все равно, я вскрикиваю от наслаждения, которое тесно граничит с болью. И я не знаю, чего я хочу больше - продлить это странное чувство или шагнуть дальше, оставляя его за собой.
- Моя, - повторяет Арсений.
- Твоя, - безмолвно соглашаюсь я, не понимая, куда вдруг исчез жаркий рот.
- Твоя, - испуганно повторяю, все еще не веря в происходящее.
- Только твоя! - кричу, раненым зверем, но реальность уже выдирает меня из моего сна, как всегда, грубо и жестко.
Душевая, наполненная паром, исчезла, а Северов растворился без следа. Есть только я, только моя спальня в Пансионе. Только боль неудовлетворенного желания и неутешительная в своей очевидной безысходности мысль: он нужен мне, как воздух, мой Арсений Северов.
Алина Лис
НАКАЖИ МЕНЯ!
- Может, вот эту шляпку?
- Ага. Безусловно. Шляпка - то, что надо. Именно! - говорит он, не отрывая взгляда от парящего в воздухе светящегося шара, заполненного жидким зеленым огнем. Повинуясь движениям его пальцев, шарик медленно съеживается вослепительную светящуюся точку.
- Ты не смотришь!
- Я и так знаю, что у сеньориты безупречный вкус.
Из точки проклевывается тонкий росток. Вздрагивая, точно живой, тянется вверх, раскрывая тонкие листочки. Фантом мигает, меняет окрас на ярко-оранжевый и на вершине стебля расцветает бутон.
- Как я выгляжу?
- Ослепительно, как всегда.
В центре цветка угадывается фигурка крохотной обнаженной женщины с тонкими стрекозиными крылышками за спиной.
- Элвин!
- Мммм?
- Ну, посмотри же на меня!
Муж не слышит. Его лицо сосредоточено, брови нахмурены, пальцы мелькают в воздухе быстро-быстро.
Музыкант, исполняющий сложнейший пассаж.
Маг за работой.
Обычно я люблю наблюдать, как он тренируется, оттачивая мастерство, но сейчас это зрелище только злит. Зря я что ли полчаса уговаривала его посмотреть на мой наряд?
Кладу руку ему на плечо:
- Элвин!
Цветок идет рябью и расплывается некрасивым пятном. С чувством выругавшись, Элвин сминает его, как неудачный черновик. В воздухе повисает едкий запах гари.
- Франческа, ну что ты творишь? Разве я лезу к тебе, когда ты штудируешь законы?
- Я не штудирую законы, когда мы собираемся на прием.
- У меня не было выбора. Иначе я рисковал умереть от скуки, ожидая пока сеньорита определиться.
- Так помоги мне. Какая шляпка лучше.
- Эта, - кивает он, не глядя.
- Подожди, я померяю.
- Ни в коем случае! Не заставляй меня в этом участвовать или я вынужден буду честно сказать все, что я думаю о твоих шляпках.
Я с досадой кусаю губы. Ну вот - напросилась, называется.
- Они так ужасны?
- Радость моя, - проникновенно говорит Элвин. - Ты могла бы поехать не только без шляпки, но и без платья. Зачем прятать красоту?
Да уж. Мой муж знает толк в комплиментах.
* * *
Я пытаюсь выйти из кареты, но на последних ступеньках Элвин подхватывает меня за талию, чтобы поставить рядом с собой.
- Я и сама могу спуститься! - притворно возмущаюсь я, даже не пытаясь высвободится из его объятий.
- Договорились. В следующий раз все сделаешь сама, - хмыкает он, целуя меня за ухом. Там, где под тонкой кожей бьется голубая жилка.
От мимолетного прикосновения горячих губ по телу расходится сладкая дрожь. Ноги слабеют, чтобы не упасть, я обнимаю своего мужчину. Перед закрытыми глазами встают непристойные, но такие возбуждающие картинки, и я вдруг понимаю, что шнуровка платья затянута уж слишком туго…
Элвин мгновенно ловит мой изменившийся настрой. Прижимает к себе крепче и целует еще раз - теперь в полураскрытые губы. Настойчиво и властно, поцелуем, который способен воспламенить и монахиню.
Забыв обо всем, кроме друг друга, пьяные объятиями и прикосновениями, мы так и замираем у входа во дворец княгини.
- Может к грискам этот прием? - выдыхает он, прерывая поцелуй.
- Нельзя. Ты же знаешь.
- Ладно, - мурлычет он мне на ухо. - Во дворце княгини полно уютных чуланчиков, сеньорита. И мы еще не все из них опробовали.
- Нет.
Кровь бросается мне в лицо, как всегда, когда я вспоминаю о том случае, когда поддалась на его уговоры.
В чулане было тесно, стояли какие-то ведра, тазы, швабры. Элвин притиснул меня к стене и долго, ругаясь, задирал одежду - как назло, в тот день я надела пышное платье со множеством юбок. Было неудобно и безумно страшно, что нас застанут. Я балансировала на одной ноге, цеплялась за его шею, чтобы не упасть, и кусала губы. В голове билась одна-единственная мысль "Только не стонать!". А не стонать было невозможно - он врывался в меня резко, глубоко, и мое тело отзывалось сладостными спазмами на каждое движение. Хотелось кричать в голос от осознания своей развратности, порочности, от обжигающего стыда и такой же обжигающей похоти…
Шаткий шкафчик рядом трясся в такт нашим толчкам, и в этот момент я услышала за дверью рядом голоса - мимо шли фэйри. Я представила, как кто-то из них, привлеченный звуками из чулана, заглядывает внутрь, чтобы увидеть нас. Меня. У стены, с раздвинутыми ногами, лиф расшнурован, юбки задраны, одна нога лежит у него на бедре, а он берет меня прямо так, не снимая одежды, как шлюху…
Невыносимо стыдно и страшно. Сладостная отрава этого страха и стыда стала последней каплей! Я прокусила себе губу до крови, чтобы не закричать, но даже не заметила этого. Слишком хорошо, мучительно-хорошо было. Фэйри остановились за дверью, перемолвились несколькими словами, послышался смех. Мы замерли, сдерживая стоны.
Стоит мне закрыть глаза и вызвать в памяти этот чулан, я вспоминаю то мгновение. Стыд, страх, безумное возбуждение, сводящее с ума ощущение мужчины внутри, горячие и жадные губы, сильные пальцы, стискивающие ягодицы - позже оказалось, что он наставил мне синяков.
И голоса фэйри за хлипкой дверью.
Наслаждение было невероятным. Долгим, почти болезненным. Мы, задыхаясь, сползли по стенке. И еще минут двадцать просто сидели в обнимку. Не осталось сил даже на разговоры.
А потом я почувствовала себя ужасно развратной и грязной. Чуть не расплакалась. Элвин поцеловал меня в нос и сказал, что я маленькая ханжа. Но совершенно изумительная и замечательная ханжа.
Когда мы выбрались обратно к гостям, княгиня все поняла по моим припухшим губам и растрепанной прическе и не уставала весь вечер тонко издеваться по этому поводу. И я сидела с каменным лицом, внутри умирая от стыда, и делала вид, что не понимаю ее намеков.
Элвин же только потешался, наблюдая это зрелище. Его таким не проймешь, он абсолютно бесстыжий.
Нет уж! Пусть я до сих пор обмираю от возбуждения при мысли о том чулане, повторить подобное я не готова. Не сегодня.
И вообще никогда!