Сборник рассказов о любви, такой разной и непредсказуемой. В сборник вошли произведения 20 авторов, в том числе наш рассказ "Время лилий".
Содержание:
Богатырева Татьяна, Соловьева Евгения - ВРЕМЯ ЛИЛИЙ 1
Евгения Сафонова - ПАПАГЕНО 3
Марина Ли - ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН 5
Алина Лис 6
Кира Кэрис - СЕСТРА МОИХ БРАТЬЕВ 16
Марина Комарова - ПО БЕСОВУ СЛЕДУ 20
Тереза Тур - ЗИМНЯЯ ПОЧТИ СКАЗКА 23
Ирина Успенская - ТРИ ДНЯ 26
Ольга Мигель - ФЕЯ ПОД ЧЕРНЫМ ЗОНТОМ 27
Бронислава Вонсович - ЛУЧШИЕ БЛОНДИНКИ КОРОЛЕВСТВА И Я 28
Кира Стрельникова - ИСПАНСКИЕ КАНИКУЛЫ 29
Стелла Вайнштейн - ЖАЖДА ЧУДЕС 42
Артемий Дымов - УДОБРИ МНОЙ 45
Эльвира Плотникова - ДЕТИ НАДЕЖДЫ 48
Дана Арнаутова - СВЕТ ЛУНЫ В ТВОИХ ГЛАЗАХ 52
Ирина Смирнова - ИГОРЬ 54
Мария Дубинина, Сора Наумова - ЕСЛИ БЫ МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ РАНЬШЕ 56
Варя Медная - МОНСТР, ИЗВЕСТНЫЙ ВЛЮБЛЕННЫМ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН 58
Марина Андреева - 199 НОЧЕЙ 61
Гера Симова - НЕ ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР 64
Примечания 66
Весенние соблазны
Богатырева Татьяна, Соловьева Евгения
ВРЕМЯ ЛИЛИЙ
У самых дверей ресторанчика прошу его:
- Сыграй для меня.
Слова отзываются восторгом и жаром предвкушения. Глаза блестят, взволнованно приоткрываются губы.
- Играй. Только ты и рояль.
Он кивает. Да! С этих слов он - мой. Или я - его?
Мы разворачиваемся и быстро, почти бегом устремляемся вверх по Большой Никитской, навстречу людям с мечтательными и одухотворенными лицами. В их ушах все еще звучат хоралы Баха, а в наших сердцах уже… Равель? Моцарт? Скрябин? Я гадаю - что он выберет? Почему-то кажется, что Рахманинова…
Капельдинерша как раз запирает зал.
- Евгения Петровна, я принесу вам ключ завтра, - просит он.
Строгая седая дама окидывает нас скептическим взглядом и вдруг расцветает улыбкой.
- Не позже двенадцати. У третьего курса репетиция.
Она протягивает ключ, опуская глаза. Но нам нет дела до неё. Он обещал играть - а я слушать. Выбегаю на середину едва освещенного уличными фонарями зала. Я пьяна, лечу…
Подняв руки в ауфтакт, даю тон: фа диез второй октавы плюс четверть тона. Стены зала вибрируют и поют, странным гулким и стеклянным звуком.
Оборачиваюсь, смеюсь его удивлению.
- Вот почему кувшины в стенах никогда не откликались. Четверть тона! Хитро. - Он качает головой, нащупывает выключатель. Загорается люстра. - А говоришь, что не музыкант.
- Всего лишь теоретик.
Снова смеюсь. Сегодня мне все равно, что я не могу ни петь, ни играть. Сегодня мое сердце бьется: в такт его сердцу и его музыке.
Он вспрыгивает на сцену прямо через рампу. Подходит к роялю, касается крышки - осторожно, словно боится спугнуть. Ласкает ладонью, прислушивается. А я замираю, забыв дышать, будто он касается не крыла рояля, а моих крыльев.
- Любишь Рахманинова? - спрашивает он.
Оборачивается. Шальные, цвета африканского кофе, глаза полны колдовства, пальцы подрагивают. Он готов на все - ради меня, ради слушателя, которого никогда у него не было. И не будет.
- Люблю.
Пью его предвкушение, волнение, азарт. Любуюсь им, ладным и изящным, как альт Амати. Он открывает рояль, а мне кажется, что раздевает меня: вечерний воздух касается обнаженных струн, целует клавиши.
- Подожди, - останавливаю его. - Только ты и рояль.
Смотрит на меня непонимающе. Он уже там, в музыке.
Вспрыгиваю на сцену, подхожу. Глядя ему в глаза, легко касаюсь смуглой щеки, провожу ладонью вниз - плечо, грудь… Он дышит неровно, тянется ко мне.
- Только ты и рояль, - шепчу, поднимая край его футболки.
Он вспыхивает румянцем, вздрагивает. Поднимает руки, позволяя себя раздеть. Меня обдает жаром, его послушание и возбуждение откликаются острым удовольствием.
- А ты? - Прижимает к напряженным бедрам, дергает мой сарафан. - Хочу видеть тебя.
- Сначала играй.
Отталкиваю, нащупываю молнию на его джинсах. Руки дрожат, во рту пересохло - запах дразнит, требует: попробуй на вкус, на ощупь.
Еле отрываюсь от него, обнаженного. Шаг назад, глубоко вздохнуть… Сердце бьется, как сумасшедшее, губы горят. Он так красив!
- Прелюдия c-moll, - объявляет он. Кланяется, словно перед полным залом, садится.
Ловлю его взгляд, кладу ладонь на рояль, киваю. И, едва его пальцы касаются нот, меня сносит шквалом наслаждения - страсть тяжелых аккордов, порывистые, шальные пассажи и болезненные до отчаяния ноны, весенний дождь стаккато и вкрадчивые, мягкие сексты… Звуки и чувства вырываются из-под крышки рояля, вьюгой и шквалом заполняют зал, бьются о стены и вылетают в окна. Я лечу вместе с ними - живая! Горячая. Боже, спасибо тебе!
Рояль вибрирует в финальном аккорде, я - вместе с ним. Непослушными руками стаскиваю с себя сарафан. Он поднимается навстречу, нагой, пьяный, словно занимался с роялем любовью. Миг мы смотрим друг на друга, а потом - он прижимает меня к роялю и берет властно, как брал рахманиновский аккорд. Инструмент отзывается стоном на каждый толчок, моему крику откликаются вмурованные в стены кувшины-резонаторы: фа-диез с четвертью…
- Кто ты?
Голова кружится, я еще не вернулась из-за края света.
- Лилия, - отвечаю, зарываясь пальцами в черные гладкие пряди.
Он усмехается, целует меня - губы, скула, висок. Прикусывает ухо, ласкает языком. Я выгибаюсь, шепчу:
- Дан… я хочу еще.
Он прижимает крепче, пробегает пассажем вдоль спины - у него очень сильные и чуткие пальцы. Откликаюсь стоном: h-moll. Чувство полноты сбивает дыхание, смешивает тональности. Я хватаюсь за его плечи, впиваюсь в губы - и двигаюсь, двигаюсь навстречу: тема сплетается с противосложением в порывистой фуге фа диез, танец на нотном стане, шелк полированного дерева и слоновая кость клавиш, звон сопрановой струны и глубокая вибрация басов. Я - рояль, я - его музыка, я - он…
Щелкнул пульт, и прелюдия Рахманинова оборвалась. Черно-белые кадры воспоминаний улеглись обратно, в холодный сундук памяти, к таким же драгоценным кадрам. В читальном зале повисла тишина. Пусто. Холодно. Мертво. Только доносится шум Петровки, еле слышно гудит кондиционер, а из абонемента долетают обрывки голосов: студенты всегда сдают книги в последний момент.
Я посмотрела в окно. Прямо напротив - афишная тумба. Крупными буквами: "Сергей Рахманинов. Концерт для фортепиано с оркестром. Исполняет Даниил Дунаев". И портрет: узкое лицо, известное всем почитателям классической музыки.
Он пришел без двух минут шесть.
- Лилия Моисеевна здесь? - звучный драматический тенор взлетел на второй этаж, минуя две закрытые двери.
Миг я слушала собственное сердце: откликнется? Промолчит? Застучало. Я улыбнулась, вдохнула запах старой бумаги, провела пальцем по резной спинке кресла, наслаждаясь ощущением дерева, и сбежала вниз.
- Лилия Моисеевна, вас спрашивает господин Дунаев! - встретила меня девушка, работающая на абонементе. Удивленный прищур, поджатые губы.
Я в ответ пожала плечами и пошла навстречу Дану.
- Здравствуй, - сказали мы одновременно и так же одновременно улыбнулись.
Он рассматривал меня, словно ожидал вместо тридцатилетней барышни а-ля синий чулок увидеть Анжелину Джоли. Я же рассматривала нити седины, еще больше заострившийся подбородок и проваливалась в почти позабытую за шесть лет разлуки атональную симфонию его чувств.
- Ты совсем не изменилась.
- Ты совсем не изменился.
Сказали в унисон, с сожалением и восхищением. Только один - правду, а второй - ложь.
Дан протянул букетик фиалок, поймал и поцеловал руку.
- Пойдем со мной, - то ли попросил, то ли велел он. - Ты мне нужна сегодня. Очень.
Я кивнула, бросила за спину: "Ниночка, закройте сегодня сами!" - и вышла в гудящую моторами и клаксонами майскую жару.
Мы шли быстро, почти бежали: наперерез Тверской, к Большой Никитской. На бегу перекидывались рваными, ненужными фразами: "Как ты?" - "А ты?" - "Отлично", - просто чтоб услышать голос. На нас оборачивались, кто-то даже сфотографировал. Зрелище и впрямь было странное: породистый джентльмен в белой рубашке и при бабочке тащит за руку девицу в длинной юбке и мешковатом свитере, с живыми фиалками в растрепанной прическе, при этом оба смеются, словно подростки, а с афиш на все это строго смотрит его же лицо.
Около служебного подъезда вышагивал Николаич, продюсер Дана. Он ругался в телефон и шарил глазами по толпе. Едва заметив Дана, Николаич помчался навстречу, распихивая перекуривающих перед концертом оркестрантов.
- Где тебя носит! Черт бы тебя побрал! - заорал он шепотом, чтобы не привлекать внимания телевизионщиков: те уже брали интервью у профессора Шнеерсона, некогда учившего сегодняшнюю звезду. - Это еще кто?