- Запомни этот момент! - направил в нее указательный палец Чуприн. - Сама напросилась. Помню, как-то отдыхал я в пионерском лагере. После отбоя мы с пацанами чуть ли не каждый день делали набеги на колхозный сад. Сливы там были-и! - мечтательно улыбнулся он. Потом, закинув руки за голову, продолжил. - Нигде после таких слив не пробовал. Даже за границей. И все бы хорошо…
- Ну! - не выдержала Татьяна. - Что дальше?
- Да была в нашем лагере одна такая… Идейная очень! Всегда с блокнотом ходила…
- С блокнотом? - настороженно переспросила она.
- Очень идейная. Даже слишком! - в упор, глядя на Татьяну, продолжил Леонид. - Всех брала на заметку. Однажды и меня подловила после очередного набега…
- После набега… - как эхо повторила Татьяна.
- Показывает запись в блокноте и говорит…
- "Ты самый злостный нарушитель распорядка!" - неожиданно вырвалось у Татьяны. - "Я напишу на тебя рапорт начальнику лагеря!"
- Именно! - весело захохотал Леонид. - Точно так она и брякнула!
Татьяна несколько секунд смотрела на него широко распахнутыми глазами. В них отчетливо читался страх. И удивление. И еще что-то, чего Чуприн не мог сформулировать.
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Чуприн со своей обычной иронической усмешкой. Татьяна испытующе и очень недоверчиво. Потом она схватила со стола чашку уже остывшего чая, залпом выпила. И вытерла рот рукавом.
- А что он сделал… потом? Ты помнишь? Нет, ты помнишь!?
- Отлично помню!
Чуприн встал из-за стола, подошел к Татьяне сзади и положил ей руки на плечи.
- Я схватил ее за плечи и начал трясти, как сливу! - строго сказал Чуприн. И для наглядности, слегка трясанул Татьяну за плечи, - Голова ее моталась, как привязанная…
- А потом? Что потом?
- Потом… я ее поцеловал. Совершенно неожиданно для себя самого! - сухим, официальным тоном доложил Леонид. - Прямо в губы…. Долго-долго…
- Его губы пахли сливами… из колхозного сада… - рассеянно произнесла она.
Леонид схватил обеими руками ее за голову и… поцеловал в макушку. Пару раз погладил по волосам, как неразумного ребенка. И опять основательно уселся за стол.
- Должен тебя разочаровать, красотка! - доверительным тоном, как бы, по секрету сообщил он. - У меня было совсем другое детство. Ни в каких детских садах, тем более в пионерских лагерях я никогда не был. Обе истории мне рассказали приятели. Про крапиву Гена Снегирев, он даже вставил ее в какой-то рассказ. Про сливы поэт Эдик Бушуев. Стихов, правда, об этом он не написал.
Чуприн с сочувствием взглянул на Татьяну. И даже сокрушенно помотал головой.
- Бедная девочка! У тебя в голове одни литературные штампы. Насквозь вторичные. Ничего подобного, ни с тобой, ни со мной никогда не происходило! Ты это вычитала! Из плохих книг! Сначала фантазировала, мечтала, как это могло происходить лично с тобой. Потом и сама поверила в свои литературные мечтания. И присвоила себе. Ничего этого в действительности и близко не было.
- Ты все… врешь! - убежденно заявила Татьяна.
- Всегда говорю исключительно правду, - пожал плечами Чуприн. - Не раз страдал из-за этого. Хочешь еще чаю? Свежий, цейлонский…
- Не люблю грузинский, - сухо ответила она.
- Это не грузинский.
- У меня от него аллергия.
- Это цейлонский, - мрачно сказал Леонид.
- Я пока в своем уме! - жестко ответила Татьяна. - Это грузинский!
Леонид вскочил со стула, проковылял на кухню. Через секунду вернулся с пачкой в руках. Поднес ее прямо к лицу Татьяны, тычет пальцем в пачку.
- Видишь? Написано! - повышая голос, сказал он. - Цей-лон-ский!!!
- В ларьке покупал? - понимающе улыбнулась Татьяна. - Тебя обманули, Ленечка! Они что хочешь напишут. Чай грузинский. Между прочим, даже не первого сорта!
- Я тоже кое-что понимаю в напитках! Этот цейлонский!
- Грузинский! Плохого качества!
- Раз я сказал, цейлонский, значит…
- Я не пью грузинского! У меня от него аллергия! Сыпь по всему телу!!!
- Ты понюхай! Понюхай!
- Грузинский! Третьего сорта!!!
- Третьего сорта вообще не бывает!!! - зарычал Чуприн.
- В ларьках у кооператоров все бывает!!!
Чуприн швырнул пачку на стол, сильно хромая на загипсованную ногу, начал ходить по комнате. В ярости потрясать кулаками в воздухе.
- Надо-о! Надо было-о… - чеканя каждое слово, выкрикивал он, - … в детстве засунуть тебе в трусы крапиву! Ох, как надо было-о!!!
Привычно раздался громкий стук в стену. И угрожающий сиплый мужской голос:
- Сосе-ед! Кончай базар! Не один в дому живешь!!!
Из дальней комнаты, цокая когтями по паркету, появился Челкаш. Он остановился на пороге, равнодушно посмотрел на хозяина. На его заспанной морде было написано:
"Опять орете как мартовские кошки? Как вы мне надоели-и!".
- Ты все врешь! - убежденно заявила Татьяна. - Все писатели вруны!
- Правда! Только, правда! Ничего, кроме правды!
Чуприн для убедительности даже приложил руку к груди. Как американский президент во время инаугурации перед сенаторами и конгрессменами. Татьяна, не глядя на него, подняла с пола сумку, решительно поднялась с кресла и направилась к двери.
- Вечером забежишь или как? - поинтересовался Чуприн.
Татьяна не ответила. Даже не взглянула на него. Открыла дверь и направилась к лифту.
"За что ЕЙ это наказание!?" - мысленно восклицала Татьяна, опускаясь в скрипучем лифте на первый этаж. "За какие ЕЕ грехи!?".
Выйдя из подъезда, Татьяна решительно села в машину. Завела двигатель. Потом не выдержала, опустила боковое стекло и посмотрела наверх. С лоджии третьего этажа, как с трибуны Мавзолея, ей махал рукой писатель Леонид Чуприн. "Верной дорогой идете, товарищи!". Рядом маячила морда Челкаша. Он встал на задние лапы, передними оперся об ограждение лоджии и тоже глазел на Татьяну. Махал ли он хвостом, видно не было.
"Ноги моей здесь больше не будет!" - думала Татьяна. "Если первый не позвонит…"
"Бедный мой, "черный человечек"!" - думал Леонид Чуприн. "Я даже рад, что судьба столкнула нас нос к носу. Ты меня многому научила".
О чем думал меньший брат Челкаш не узнает никто никогда.
Валерий Суржик был пьян. Странно ведут себя молодые сорокатрехлетние люди, когда остаются в одиночестве. В тот день, вернее, уже был поздний вечер, он вошел в свою просторную пустую квартиру на Фрунзенской набережной. Распахнул окна, погасил все светильники. Затем отключил сотовый и выдернул из розетки шнур домашнего телефона. Затем, вне всякой логики, включил оба телефона. За последние два дня был только один звонок. Хотя, лучше бы и его не было.
- Да, я слушаю! - бодрым и решительным голосом отозвался тогда на пронзительную трель Валера. - Суржик у телефона! Мариночка-а! - тут же сменил он тональность. Поскольку звонила завучебной частью из института. - Как там мои пай-девочки? Да, да. Ты уверена? Понима-а-аю…. Приказ об увольнение, это не приказ о премировании, дураку ясно. Ты уверена? Ах, сама печатала…. Ошибок много сделала? Нет, это я так. Шучу. Юмор у меня такой. А как я должен реагировать? Плясать от радости, вроде, нет оснований. Как считаешь? Нет, нет. Хоть из пушки в меня пали, разговаривать с ним не буду. У нас разные группы крови и все такое. Хорош бы я был, заявился бы на занятия. Представлю физиономии моих пай-девочек. Ладно, Мариночка! Спасибо за информацию. Предупрежден, значит, вооружен. До зубов. Спасибо тебе. Целую. Во все места!
Теперь, один в пустой квартире, Суржик зажег две свечи в массивных подсвечниках, поставил их на круглый стол в гостиной. Достал из бара бутылку дорогого армянского коньяка. Налил до половины в фужер и подошел к огромному трюмо, главному украшению его квартиры. Его когда-то за большие деньги он отхватил в комиссионке.
Долго рассматривал свое отражение в зеркале. Сегодня он себе активно не нравился.
- Ну, что! - глухо сказал он своему отражению. - С днем рождения тебя, мальчик! Желаю здоровья, успехов в работе! И счастья в личной жизни!
Суржик вытянул вперед руку с бокалом, чокнулся с отражением. Вопреки ожиданию бокалы звякнули очень глухо. Никакого мелодичного звона не получилось.
Валера подошел к окну и долго вдыхал ночной московский воздух. Он не чувствовал, что дышит. Чистый воздух теперь бывает лишь за городом.
"Может, стоит обратиться к психиатру?" - спокойно размышлял Суржик. "А что, в самом деле! Выпишет горсть каких-нибудь таблеток и… все кончится?! Ведь это, всего-навсего какие-то микроэлектрические импульсы в голове! Ими можно управлять!".
Двор был пуст. Только справа, в свете тусклого фонаря от второго подъезда, на детской площадке мерно покачивались качели. Они почему-то всегда раскачивались сами по себе. Без посторонней помощи. Даже если к ним никто не прикасался целый день.
В тот день Суржику стукнуло сорок три года.
Обычно Валера отмечал свой день рождения с большой помпой. На сорокалетие закатил такой банкет, у администраторов и гардеробщиков челюсти отвисли. Целиком снял ресторан Дома литераторов и обзвонил всех друзей-приятелей. По записной книжке. От А до Я. Народу набежало как на московский международный кинофестиваль. И все смешалось в тот вечер в Доме на Никитской улице. Почвенники и западники, распри позабыв, за одними столами пили, ели и завлекали заумными разговорами длинноногих манекенок, коих Валера привез целый автобус.
- Во мне уже сидит стакан! - с озабоченным видом, переходя от столика к столику, докладывал поэт-парадист Александр Иванов. Чем, естественно, никого не мог удивить. Во многих уже сидело и по два. В иных и более.