В прошлом году, открыв этот ящик, дон Оресте насчитал в нем целых сто пятьдесят лир, а поскольку уже был конец июня, там должно быть достаточно денег. Чезаре отдавал себе отчет в святотатстве задуманного, но, в конце концов, другого выхода нет. Если Господь Бог всеведущ, он, конечно же, знает об этом и не накажет очень уж строго. Не мог же он, в самом деле, хотеть, чтобы всех их хозяин выбросил завтра на улицу. Это было бы жестоко с его стороны.
Перешагнув, однако, порог маленькой церкви, Чезаре вдруг растерял свою уверенность, хотя и не собирался отступать. Если в этом и был грех, то он все равно его уже совершил в тот момент, когда принимал решение. Церковь была пуста, и проникавший в нее сквозь цветные витражи свет придавал ей особую величественность. Запах ладана, увядших цветов и свечей, тот особый церковный запах, который обычно действовал на него успокаивающе, на этот раз только усилил в его душе тревогу.
Он встал на колени перед изображением святого Лоренцо, в ногах которого был этот ящичек, но, помедлив, обратился с молитвой не к нему, а напрямик к самому Господу Богу.
- Господи, я совершаю нечестивое дело, но я возьму только, чтобы заплатить за квартиру. Сейчас эти деньги Тебе не нужны, а нам они позарез нужны. Господи, я никогда не крал, не хочу и впредь этим заниматься - я просто на какое-то время беру у Тебя в долг. Если Ты одолжишь мне эти деньги, я верну их Тебе с процентами. Честное слово, верну!.. Я принесу и положу их сюда, в этот же самый ящичек…
Чезаре затаил дыхание и прислушался, дожидаясь ответа, но в церкви стояла полная тишина. "Молчание - знак согласия", - решил он и, оглядевшись, чтобы убедиться, что никто не следит за ним, торопливо взломал слабый запор на ящичке лезвием своего перочинного ножа. Быстро отсчитал монеты и монетки, взяв ровно двадцать четыре лиры, и тут же вышел из церкви вон. Он уходил с колотящимся сердцем, но уверенный, что договорился с Господом Богом и свое обязательство перед ним честно выполнит.
Часы на колокольне показывали уже десять, и ему неудержимо хотелось припуститься бегом. Но он пересилил себя и ушел неторопливым шагом, чтобы не вызывать подозрений. До дому он добрался в половине одиннадцатого. Аугусто был занят тем, что наблюдал за младшими, которые, как и все малыши, все время норовили куда-нибудь спрятаться. Славный мальчик был этот Аугусто и усердно исполнял свои обязанности старшего брата.
- Но почему ты не в школе? - спросил Чезаре обеспокоенный. - И где Джузеппина?
- Она велела мне присмотреть за ними, - сказал тот, указывая на Анаклета и Серафину, которые лепили что-то из глины возле уличной водоколонки. - А сама ушла.
- Куда?
- Я не знаю, - ответил мальчик и, увидев побледневшее лицо старшего брата, перепугался. - Я не знаю, она не сказала.
- В какую сторону она пошла?
- Вон туда, - показал он худенькой своей рукой.
Чезаре охватила тревога. Именно там жил хозяин, Энрико Пессина, и Джузеппина явно пошла к нему.
Не говоря ни слова, он бросился к дому хозяина, но до цели и не дошел. Он встретил сестру на полдороге, сидящую с поникшей головой под старым дубом. Сердце его сжалось в страшном предчувствии. Было заметно, что она много плакала, хотя сейчас ее глаза были жгуче сухи. Лицо горело, волосы разметались, ситцевое платье все измято.
- Ты была у него? - спросил Чезаре.
- Да, - не смея солгать, опустила глаза она.
- Зачем ты это сделала? - Он чувствовал, как горло ему сдавила тугая петля.
- Мне казалось, что другого выхода нет, - проговорила она чужим голосом. - Я не хотела, чтобы он выгнал нас на улицу.
- Зачем ты это сделала? Почему не предупредила меня?
Он не собирался укорять сестру, но сердце жгли ярость и обида.
- Мне казалось, что другого выхода нет, - повторила девушка. - Хозяин сказал, что простит нам этот долг, и мы еще целых три месяца можем жить в нашей квартире.
- Пойдем домой.
Чезаре помог ей подняться, и они медленно пошли к дому. Джузеппина кусала губы, наклонив голову, слезы застилали ей глаза.
- Вы никогда не простите меня? - спросила она дрогнувшим голосом.
- Тут нечего прощать, - ответил Чезаре. - Виновата не ты.
Его невидящие глаза горели ненавистью.
- Мне казалось, что иного выхода нет. - Эту фразу она повторяла снова и снова.
- Забудь об этом, словно этого никогда и не было, - сказал Чезаре. Он протянул руку к сестре и дотронулся до ее волос. - Ты забудешь все это.
- Нет, - сказала она. - Я стану монахиней. Иначе не смогу жить.
- Об этом мы еще поговорим. А сейчас обещай мне, что все это останется между нами.
- Между нами?.. - Она подняла голову и посмотрела на него отчаянным взглядом.
- Да. Тебя видел кто-нибудь?
- Нет, не видел никто.
- Об этом ничего не должна знать даже мать.
Чезаре привел сестру домой и уложил в постель. Дома не было никого - младшие еще играли на улице.
- Мне холодно, - бормотала Джузеппина, укрываясь одеялом. Она вся дрожала, как в лихорадке.
- Это ничего, скоро пройдет, - утешал он. - Главное, чтобы мама ничего не заметила.
- Я встану раньше, чем она вернется, - пообещала Джузеппина.
- Хорошо, - сказал он. - А я ухожу, у меня есть дела.
Выйдя из дома, Чезаре снова направился в церковь. Он шел привычным, знакомым путем, но мир вокруг в одно утро переменился. Это был иной мир, чем тот, в котором он жил до сих пор, - мир темный и враждебный, в котором торжествовало зло. Сердце его сжималось от отчаяния и горя, но страха он не ощущал. Он уже знал, как ему жить в этом мире, он был готов ко всему.
Добравшись до церкви Сан Лоренцо, он подошел к ящичку для пожертвований и положил все деньги на место, все до последнего чентезимо.
- С тобой, Господи, мы в расчете, - сказал он. - Осталось рассчитаться еще с этим дьяволом.
- Ничего себе! Хорош помощничек! - набросилась на Чезаре хозяйка, едва он появился на пороге прачечной. - Ты где это шлялся полдня?
- Мне было нужно. Но этого больше никогда не случится, - глядя ей в глаза, сказал он.
- Ему нужно было!.. - Вдова все более распалялась, раздраженная холодным спокойствием этого парня, которое временами подавляло ее. - Завтра ты, может, вообще не явишься? Так сразу об этом скажи!
- Этого больше никогда не случится, - упрямо повторил он. - Я могу приступить к работе?
- Ты давно к ней должен был приступить. И знай, я не стану держать у себя шалопаев.
Весь остаток дня до позднего вечера Чезаре работал как проклятый, обливаясь потом во влажной жаре и духоте. Но, толкая взад и вперед между котлами тележки с мокрым бельем, стискивая зубы от напряжения и усталости, он чувствовал, что работа все же отвлекает его. Она спасала от тоски и отчаяния.
И все же мысли о случившемся с Джузеппиной не оставляли его. Даже ночью, когда, изнемогая от усталости, Чезаре наконец уснул, ему не удалось обрести успокоение. Кошмары мучили его всю ночь. То и дело он просыпался и прислушивался к легкому дыханию Джузеппины, которая скорее всего притворялась, что спит. Он чувствовал ее отчаяние.
Это была тяжелая ночь, но, когда наступил новый день, на лице Чезаре не осталось и следов пережитого - оно было спокойным и сосредоточенным, как всегда. Боль ушла в глубь души. Она не давала забыть о случившемся и о том счете, который он должен был кое с кем свести. И откладывать это он не собирался.
8
Газеты писали о войне, которая вот-вот перевернет весь мир, но Джузеппина не читала газет и не интересовалась политикой. Какой смысл обсуждать то, что решают немногие, а все остальные вынуждены принимать? Пусть об этом толкуют мужчины, вроде тех офицеров, что, выйдя из казармы на виа Ламармора, посторонились, чтобы дать ей пройти. На мгновение они прервали свой разговор и окинули ее оценивающими взглядами. Джузеппина прибавила шагу и свернула сначала на виа Коммедия, а потом на виа Гвасталла, где Акилле Кастелли, молодой коммерсант, вернувшийся недавно из Америки, основал первую в Милане фармацевтическую фабрику. Теперь он набирал женщин для производства и упаковки своей продукции.
Перед толстым усатым швейцаром у входа девушка растерялась.
- Чего вы хотите? - спросил он раздраженно.
- У меня письмо. - Джузеппина протянула ему конверт, который держала за край, как священник облатку. От смущения она готова была провалиться сквозь землю.
- Дайте-ка сюда. - Швейцар взял конверт, который был не запечатан, и прочел письмо.
- Отдел упаковки, - сказал он, возвращая рекомендацию дона Оресте. - Вниз по лестнице в подвал.
Это был длинный подвал со сводчатым кирпичным потолком, прохладный и сырой, предназначавшийся некогда для хранения вин, а теперь превращенный в отдел упаковки. В дверях ее встретил синьор Паоло Фронтини, начальник отдела и прихожанин дона Оресте, который уже ждал ее здесь. Он был добродушный и гладкий, как розовый поросенок, и при этом болтлив, как воробей.
- Посмотрим, посмотрим, - сказал он, пристально оглядывая ее. - Неплохо. Красивое платьице. И фартук тебе очень идет.
На ней было простое платьице из синей шотландки, едва доходившее до щиколоток, и белый фартук, который мать сшила из остатков старой простыни.
- Когда мне приступать? - спросила она робко.
- Минут через десять. Как только придут все остальные. - Он протянул ей белую шапочку. - А этим покрой свои волосы.
- Хорошо. - Она не понимала, для чего нужна шапочка - чтобы предохранять волосы или продукцию, - но послушно сделала как он велел.
- Читать умеешь? - Это был обязательный вопрос: неграмотных девушек не брали.
- Да, - не без гордости ответила она.