Ту ночь они любили с запасом, стараясь насытить друг друга на всё время разлуки. Ему нравилось прикасаться к ней, руками, губами, коленом, локтём без разницы, лишь бы ощущать теплоту. Нравилось любить её тело, много раз, снова и снова. Кэт отвечала ему тем же. А первое время всё было иначе, Кэт стесняясь старалась не выдавать своих чувств. Но со временем всё изменилось, и она не скрывала удовольствия от его ласк и своего наслаждения. Чем страшно обрадовала его. Он даже не хотел допускать мысли о том, что он для неё неинтересен или она к его ласкам холодна. И естественно был рад, что оказался прав. Ему досталась женщина, которую можно сравнить с дремлющим вулканом; разбуди и ты свидетель чуда. На рассвете с полыхнувшей зарёй, Кэт прикрыв открытое голландское платье, с широкими юбками, голыми плечами и короткими рукавами платком, проводила его. И не просто проводила, а нарушая все сложившиеся каноны, она выскочила за ним. Мало того откликнулась на его порыв. Повисла на шее, целовала. Дрожащим от слёз голосом шептала слова любви. Пётр тесно придвинулся и задышал в ухо ответным потоком любви. Он держал её в своих объятиях до тех пор, пока не надорвался в кашле скрывающий под удивлением злость Меншиков. Он знал, что царь не любил излишнюю чувствительность, а тут… Пётр вздохнул. Со словами:
- Пора Катюша, пора! - он снял её руки со своей шеи и, замерев на миг, удалился. Он не мог видеть, как она плачет. Этот её всхлип ещё долго будет гвоздём сидеть в его сердце.
Да и Кэт долго-долго прижав кулачки к груди будет стоять на дороге смотря в след царскому поезду. Потом глаза с просьбой к Богородице, устремятся в небо. Там пушисто-белые облака водили свой плавный хоровод. Теперь она всё время будет думать о нём, тосковать, считать дни и торопить время до встречи. Пётр забрал с собой и её отца. Он нужен был ему на новых верфях. Дом и торговля оставались под управляющими. На семейном совете было решено, - чтоб ей не было без них одиноко и скучно, а главное безопасно. Ведь по Москве разнеслась по всем домам весть, что новая женщина Петра проживает в домике голландца. Могут найтись желающие проверить или обидеть. Вот именно поэтому он велел ей ехать под присмотр Анисьи Толстой. Так и сказал: я придумал для тебя кое-что. И рассказал про Анисью. Мол, зараз используя возможность, приобретёшь светский лоск и научишься правилам хорошего тона. Сейчас все ведут разговоры о музыке, танцах, стихах и живописи. Осилить всё это для неё не проблема. Именно такой убеждённостью он руководствовался. Кэт согласилась с этим и одобрила столь благоразумный план. Хотя кто её того одобрения спрашивал. Надо сказать, что для Кэт это было очень страшно. Самое неприятное - оказаться в совершенно незнакомом обществе. Там было много девиц из родов окружения Петра. Это были как родовитые барышни, так и из новых, птенцов Петра. Их обучали политесу и светским премудростям. По ходу выяснилось, что там же проживали сёстры Меншикова и его невеста Дарья Арсеньева. Для Кэт это ничего хорошего не сулило. Глаза и уши светлейшего. Но она вскинула голову, прогоняя неприятные мысли. "Я рада!" Встретили её хоть и со скрываемым любопытством, который из русских барышень не выбить ни какими европейскими премудростями, но радушно. Анисья протянула Кэт обе руки, окинула её внимательным взглядом с ног до головы и, улыбнувшись, легко обняла: "Здесь чудесно, поверь!" Естественно, её разрывало любопытство, но она терпела сама и отпугивала прочих девиц, готовых наброситься на протеже Петра с вопросами. Девушка с полыхающими щёчками, потупив глазки, стояла разглядывая носки своих башмачков бормотала: - "Вы так любезны, сударыня. Я очень надеюсь на ваши советы и может быть мне удастся быстро научится всем премудростям". Или слушая молчала. Немой была оттого что, думать, наблюдать и говорить не на родном языке трудно, чтоб не попасть впросак, лучше помалкивать и улыбаться. Другие тоже были не менее любезны и сердечны, но все любопытны. Девицы воспитанницы хихикали и весело подмигивали через голову Толстой. Кэт это ещё больше смущало. Но Пётр был прав, ей действительно не было там скучно. Ей столько предстояло изучить - как надлежит двигаться, как носить платье, как делать поклоны и обращаться к собеседнику и о чём вести с ним беседу, о картинах, музыке, странах. К светской жизненным хитростям привыкала постепенно. А Москва, узнав о сногсшибательной новости: у царя появилась постоянная женщина, принялась носить её по дворам. Нечего и говорить, что слухи эти были искажены и мягко говоря преувеличены. Всех будоражило, что то не просто дама, а окутанная тайной женщина. Кто она никто не знал… Говорили что шведка, потому как по-русски говорит с акцентом, а вот на языке шведов шпарит… Но то был язык голландцев и немцев. Кэт знала и тот и другой. Говорили что пленная, потому как привёз он её из похода. Кто-то вспомнил её в шатре Шереметьева, кто-то видел в доме Меншикова. Получалась ерунда. Из каждой приоткрытой двери дворца неслось шу-шу, да шу-шу… Для сонной Москвы те пустые разговоры были интереснее шведа. Кэт же прояснять ситуацию не собиралась. Пусть гадают… Ей бы быстрее со всеми премудростями удалось справиться, да освоиться. Анисья же, видя в ней умную девочку, не сомневалась, что так оно и будет.
Наступили не простые времена. Россия строила город на Неве. Народ мер на гнилых, топких местах несчитано. Косила малярия. Лекарство было одно - водка настоянная на шишках. Не хватало лекарей. Но вырастали как из-под земли причалы. Пётр проверял всё сам, заставляя, что не нравится Меншикова перестраивать. Придирчивость царя сердила Алексашку, но тот выводя тростью замысловатый узор на песке, только сопел. Наконец не выдержал и заорал:
- Мин херц, какого рожна тебе надо?
Пётр вынул из кармана часы, слегка помедлил в раздумии.
- Не мне, - спокойно развернулся к нему царь. - России строишь, на века!
Меншиков подавился словами. Оно так, каждый тянул себе, Пётр же рвал живот для России. Лучше б он наорал на друга-Алексашку, потопал ногами, двинул кулаком. Но нет же, хлестнул словом и пошёл.
Медленно, но дело шло. Домик царя выстроили пленные шведы за неделю. Частично мебель он сделал сам. Ждали первые корабли Балтийского флота. Укреплялись берега и строили амбары. А ещё готовились к войне. Во всех кузнецах ковались шпаги, копья, собирались ружья и начинялись гремучей смесью гранаты. Дошло до того, что снимали колокола и переливали в пушки. Это далось ему не просто. Обещал вернуть, когда дела позволят. Пётр был очень верующим человеком, но отделял церковь от веры. Для него она была простым учреждением. Значит, находилась в полном его распоряжении. Сказал, как отрубил: - Богу богоугодное, а всё остальное кесарево, сиречь моё! Нельзя сказать, что далось ему это легко. Он непрерывно думал об этом, но иного выхода из создавшегося положения не находил. Пётр просил понять его. Звону, мол, литься не к спеху, а пушки нужны позарез. Дайте время ещё отольём и вдарим так, что чертям на Москве будет тошно. Духовное начальство хоть и не с большой охотой, но подчинилось. А бояре грели на груди надежду на поражение. Они так и не поняли, что такие характеры, как у царя битьё только закаляет. После своей первой конфузии под Нарвой он много чему научился. Первое - Россия должна иметь мощную армию, флот и специалистов. И главное чем - бить шведа и на суше, и на море. Опять же, Пётр отъехав из Москвы на Неву не оставил старушку без присмотра. Строго следил наезжая, чтоб открывались новые школы и, если надо силой, сгоняя боярских отпрысков с печи, учили математике. А девиц искусству и танцам. Бороду не забывали скоблить, пить кофе по утрам, курить табак и парики носить. Бояр выпускать из поля зрения и давать им поблажки нельзя. Враз на лавки и печи залезут. Было над чем подумать царю и в Белокаменной и в новой столице на Неве. К тому же, худо было на строительстве с провиантом. Войска и строители голодали. Доставляли его из Новгорода. Там был главный провиантский приказ. Везли на склады в Шлиссельбург. Дорога продовольствия и фуража была длинна и нелегка. Вокруг нового города разжиться было нечем, поэтому этот вопрос вырисовывался главным. Естественно, воровали. Пётр пытался решить дело лаской - не вышло. Пришлось рассердиться и взять это под свой контроль. Сердитого его видеть не дай бог. Страшнючий. Выпуклые глаза его навевали ужас, короткий нос широко раздувал ноздри, короткие усы стояли торчком. Маленький рот перекошён, а круглые щёки дёргаются туда-сюда. А ещё кулак с вздутыми жилами машет у жертвы под носом. Зрелище, не дай бог!
Пётр торопился. Кроме города, двух крепостей выгнали верфи и строили корабли для Балтийского флота. Двадцатипушечные красавцы фрегаты, галиоты, бригантины, галеры вот-вот должны были сойти со стапелей. Оттуда гнал в Воронеж… Воронежская верфь за тысячу с лишним вёрст от моря казалась за гранью реального. На степной реке строились морские корабли. Заморские послы считали это причудой Петра. Но корабли сходили со стапелей. Они рассчитывали, что русскому флоту не преодолеть мелей и не выйти в море. Пётр сам проектировал и строил корабли там. Причём корпус спроектирован так, что при пробоине корабль не потонет. Корабли спустили на воду и прокладывая курс флагманским кораблём пошли по Дону. Карты составлял голландский моряк Крюйс. В гирлах застряли. Но ветер после ливня и грозы нагнал воду. Прошли. Вопреки всем прогнозам русских флот вышел в Азовское море. Как тут не скучать, конечно, скучал и слал, слал Кэт письма. Она читала, прятала их на груди и ждала, ждала… А садясь писать, ясному солнышку своему ответ, оставляла по всему листу поцелуи. Для чего мазюкала губы малиной, которая оставляла свой сладкий след на неровных строчках. Писала, как скучает и ждёт его возвращения и просит позволения приехать к нему.