Фархад смотрел на радостные лица близких, подставлял лицо теплым солнечным лучам и размышлял о времени, жизни и ее ценностях. С одной стороны – российский холод, льдистый ненатуральный гламур, фальшивые улыбки, с другой – персидское радушие, тепло солнечных фруктов и круглых, похожих на луну лепешек, отзывчивость и забота… Как мало знают о Персии в других странах! Им не понять тех ценностей, что хранят ее столько веков. Даже сама архитектура мечетей выглядит радостнее и гостеприимнее холодных мрачных храмов России, возвышающихся среди типовых серых зданий. Интересно, почему в Москве столько серых домов? Только недавно при сносе пятиэтажек окраины Москвы стали раскрашиваться в красные, желтые, голубые, розовые и сиреневые цвета. Эпоха сталинских построек, отвечая духу тех времен, поражает своей тяжеловесностью и угрюмостью. Впрочем, наступившее спустя несколько десятилетий время гламура и дешевой американизации не лучше. Русская культура стала похожа на мыльный пузырь. Эпоха гигантов и титанов сменилась эпохой мелких безграмотных бизнесменов, ворюг и бездарных писак. Там можно зарабатывать деньги, и немалые, но жить постоянно – вредно для души.
На всех каналах – новости о взрыве во Внуково. Подсчитывают количество раненых и убитых, высчитывают силу взрыва в тротиловом эквиваленте и ждут, кто возьмет на себя ответственность за взрыв. Люди в панике. Опять поднимается волна ненависти к мусульманам, будто они и есть причина всех бед, тогда как истинные ее корни – в правительстве. Закулисные политические игры и манипулирование сознанием. Стадо баранов готово ринуться в очередную ловушку, не пытаясь проанализировать ситуацию и понять, кому это выгодно. Значит, опять толпа оголтелых нацистов будет убивать детей и женщин только за то, что кожа у них смуглая, глаза карие, волосы черные. Человек человеку зверь. И это в XXI веке. Мы можем летать в космос, расщеплять атом, создавать водородные бомбы, клонировать людей, но думать так и не научились.
Если человеческая цивилизация ничего не поймет, конец света не за горами. И тогда не важны: чья-либо беременность, роды, любовь, семья как ячейка общества, не важны доходы и расходы, воспитание детей и многое другое. Потому что зачастую люди, обсуждающие вымирание тунца и выдвигающие требования по его спасению, на тех же самых мероприятиях спокойно поглощают эту рыбу в салатах. Потому что радеющие за жизнь песцов, лис, шиншилл и соболей щеголяют в мехах вышеназванных животных. Потому что любую идею можно низвести до абсурда. Что чаще всего и случается.
Фархад чувствовал, что у него происходит переоценка ценностей. Он словно перестраивал клеточную структуру своего организма, точнее его клеточная структура сама изменялась полностью. Он поймал себя на мысли, что ему давно уже не хотелось так радостно и беспричинно улыбаться, как сегодня. Родная земля придавала ему сил. В российской столице все улыбки выходили натянутыми, фальшивыми и неестественными, похожими на клоунские.
Неизвестно почему, но многие его русские знакомые и партнеры по бизнесу жаловались на бесконечные болезни, слова: рак, инфаркт, инсульт, подагра, диабет – доносились со всех сторон во время любых переговоров и фуршетов. Насколько он помнил, никто из его родственников или партнеров в Иране не собирал такой букет болезней, обычным диагнозом была старость.
Заполошный ритм мегаполиса, где все боятся опоздать, не успеть, пропустить, сильно отличался от размеренной и неторопливой жизни персов. Это различие внутреннего этикета, предназначенного для беседы человека и бога. Кто-то говорит: "Господи, дай", а кто-то "Господи, вразуми" или "Спасибо, Господи". Первое произносится гораздо чаще, чем второе и третье. И вместо того чтобы начать диалог, люди начинают бояться. В них включается механизм саморазрушения различными фобиями: аэрофобия, акрофобия, гидрофобия и так далее. Как-то Фархад поинтересовался, какие бывают фобии, и пришел в ужас, узнав, как их много. Оказалось, что можно бояться всего на свете: ночи и дня, света и тьмы, рая и ада, Сатаны и Бога, людей и собак, мышей и кошек, цветов и деревьев, жары и холода, солнца и луны, громкого шума и тишины, огня и воды, метеоритов, комет и северного сияния, засухи и наводнения, пропастей и гор, озер и морей, снега и ветра, пристального взгляда и прикосновения, несчастного случая и атомного взрыва, радиации и критики, толпы и судебных процессов, женитьбы и религиозных церемоний; а еще овощей и мяса, пыли и вина, яда и золота, боли и головокружений, ночных поллюций и менструаций, старения и снов, гнева и поражения, неудачи и свободы, веселья и несовершенства, одиночества и ревности, богатства и бедности, благодарности и ответственности и многого, многого другого. Грустно: такое количество страхов означает, что человек не уверен в себе и мире, в котором живет. Ему страшно, одиноко да и просто паршиво. Он не знает, чего хочет, и хочет ли вообще, и зачем, в принципе, существует. Социальное общество навязывает ему рамки, ограничивает, и тогда человек думает, что так проще. А шаг вправо, шаг влево – расстрел. С другой стороны, то же самое можно сказать и о любой религии, но тут мы сталкиваемся с другими аспектами: Аллах заботится о каждом своем подопечном в силу любви и сострадания, для того, чтобы человек не боялся, а наоборот – стал радостным и счастливым. Очищая сознание от зла, грехов и обид, он становится совершеннее, мудрее, добрее и понимает силу любви.
Фархаду казалось, что он очень долго спал, наблюдая все события через призму сна, но наконец очнулся и именно теперь и начнется правильная, настоящая жизнь. Надо только не поддаваться больше гипнозу, вводящему тебя в транс.
Вглядываясь в лица матери, отца и сестер, Фархад, с одной стороны, сожалел о предстоящей разлуке, а с другой – горел нетерпением испытать себя обновленного на прочность.
Растрепанная и запыхавшаяся Лала ворвалась в палату к отцу. Тот лежал на кровати с недовольным скукоженным лицом, напоминающим печеный картофель. Его покрытые крупной сеткой морщин руки нервно теребили край серой непростиранной простыни с больничным клеймом на уголке.
– Явилась – не запылилась! – констатировал он удовлетворенно. – Отец тут загибается, а ей хоть бы хны.
– Я приехала сразу, как только узнала, папа. Как ты?
– Идиотский вопрос, девочка! Впрочем, чего еще от тебя можно ожидать? Врачи – безмозглые, медсестры – тупые, санитарки сварливые, а соседи по палате – полное жлобье! Будто ты не знаешь, как все происходит в муниципальных учреждениях!
– Пап, я загляну на минутку к врачу и сразу вернусь.
– Ты спрашиваешь разрешения или думаешь, что я со сломанной ногой отсюда сбегу, пока тебя тут не будет? – желчно спросил отец.
– Я скоро. Все будет хорошо. – Лала выдохнула и напомнила себе, что на больных злиться нельзя.
Она пошла по коридору, медленно читая таблички в поисках ординаторской. Врач оказался на месте.
– Ну, здравствуйте-здравствуйте! – произнес он. – Папаша у вас боевой, девушка. Весь персонал мне напугал.
– Извините. У него такой характер.
– Да, люди разные бывают, но доложу я вам: это один из труднейших пациентов. Короче так: если у вас есть финансовая возможность, будьте добры, оплатите ему отдельную палату и наймите сиделку. У меня медсестры в 307-ю палату зайти боятся, и пациенты жалуются. А куда я их дену? Свободных коек у нас нет. Папашу вашего в коридор я тоже не положу: он все отделение на уши поставит.
– Конечно, Владимир Григорьевич. Я хоть сейчас. Все сделаю. Деньги не проблема. Что с ним?
– Инфаркт, да еще перелом шейки бедра. Анатолию Николаевичу повезло, что это случилось с ним в поликлинике и ему быстро оказали первую помощь. Иначе было бы дело плохо.
– Да-да…
– У него какие-нибудь хронические заболевания есть?
– Истерическая психопатия. Началось после смерти мамы. Давно уже.
– Понятно. Надо давать успокоительное. Вы его приструните слегка.
– Что вы! У меня не выйдет. Я для него не авторитет совершенно. Скорее, мальчик для битья.
– Печально.
– Живете, я так понимаю, не вместе?
– Нет.
– Ну и ладненько. Крепче нервы будут. Значит, так: отца вашего будем наблюдать. Никакой жирной пищи, тем более мяса, сала, бульонов ему не носите. Если вы не в курсе, то причиной инфаркта являются жировые отложения на внутренних стенках сосудов, которые их закупоривают. Если ваш отец хочет жить: строгая диета! Навсегда. И придется полечиться, а потом и понаблюдаться. Сделать обследование, сдать анализы. И пусть постарается укротить свой нрав: ему тут никто ничем не обязан. Или хотите взять его под расписку домой? И делайте что хотите.
– Я понимаю, Владимир Григорьевич. Постараюсь ему внушить, чтобы вел себя потише.
– Постарайтесь. Запишите мой телефон и оставьте свой на всякий случай. Когда у меня появится дополнительная информация, сразу вам сообщу. Нам, главное, понять: нужна в данной ситуации операция на сердце или нет. И пока непонятно, возможно ли сделать ему операцию на шейке бедра. А без операции он может остаться лежачим. Сложная ситуация, говорю честно.
– Спасибо, доктор! Если от меня что-то нужно: деньги, лекарства, что угодно – говорите. Я все достану. – И голос, и руки Евлалии дрожали от волнения и жалости к отцу.
– Хорошо, девушка. Вам придется подождать пару дней. Тогда и поймем, что делать дальше.
Аккуратно прикрыв дверь ординаторской, Лала вернулась в палату, готовясь к новым истерикам отца и обещая себе, что не будет поддаваться на провокации. В конце концов, отец не виноват – это болезнь. Он так сильно любил маму…
– Пала, я рада сказать, что есть возможность перевестись в отдельную палату, чтобы тебе никто не мешал и ты мог отдыхать спокойно.
– Вернее, чтобы я никому не мешал, так?