– Мечта. Вы совсем не знаете меня, если предполагаете во мне подобные пороки: я не отношусь к мечтателям, я предпочитаю придумывать и воплощать придуманное в жизнь.
– Позвольте вам возразить. Во-первых, в мечтах нет ничего плохого: люди должны мечтать, потому что мечта является в некоторой степени залогом развития человека. Мечты редко повторяются, мы все время придумываем себе что-то новое и мечтаем об этом; когда мы получаем то, о чем мечтаем, или когда перестаем в этом нуждаться, мы начинаем мечтать о новом, строим на месте прежней мечты новую. И, во-вторых, моя дорогая, почему вы отвергаете тот факт, что ваши планы так же являются в какой-то степени мечтами?
– Вы слишком много думаете, Жорж, ваши идеи больше подходят старцу, прожившему жизнь, чем человеку вашего возраста. Вы рискуете стать скучным. – Леди Лаура притворно зевнула, а Жорж улыбнулся ее выходке, показав тем самым, что принимает упрек.
– Думаю, на сегодня рассуждений достаточно, а иначе я окажусь в невыгодном положении проигравшей, так как не смогу долго сдерживать натиск Жоржа, атакующего аргументами, или того хуже – тоже начну много думать. – С этими словами она встала со своего места и велела подавать ужин.
Мне нравится наблюдать за этой своенравной женщиной. Ее нельзя назвать кокеткой, потому что в ее характере есть нечто помимо кокетства. Ее нельзя охарактеризовать всего лишь несколькими словами – мне порой кажется, что ее можно описывать бесконечно. Что именно мне в ней интересно, я не могу пока понять, но одно я понимаю хорошо: своей необычностью она дарит мне надежду на то, что я не все еще узнал в жизни, а, значит, не могу быть разочарованным во всем. В течение шести или семи дней я ежедневно виделся с леди Лаурой, с каждой нашей встречей все больше убеждая себя, что я влюбился. Я старался обмануть себя, но сердце так охотно верило обману, что мне это удалось почти без усилий. Я приписывал леди Лауре самые непредсказуемые качества, лишь бы воспламенить в своей душе интерес к этой женщине.
* * *
9 сентября 1884 года.
Я сижу на веранде за маленьким столом в удобном кресле, передо мной бутылка (уже наполовину опустевшая) вкуснейшего бурбона. Мой покой никто не нарушит, в доме только прислуга. Мне кажется, что я счастлив. Я спокоен, расслаблен, ничто меня не волнует; мысли, возникающие в моей голове проплывают, следуя одна за другой, и разум – этот беспощадный цензор – беспрепятственно их пропускает. Вот, например, мысль, что человека начинают тяготить его знания, его опыт, когда разум слишком придирчиво контролирует мысли, слишком ревностно исполняет свою обозначенную законами естества функцию. Порой наше "глубинное сознание" пугает нас теми образами, которые оно вылавливает в источнике, неподвластном нашему контролю, и которые возникают там по независящим от нас причинам. А почему мы пугаемся этих образов? Почему заставляем разум изгнать их, защитить нас от нашего "глубинного сознания", от нас самих? Потому, что эти образы противоречат нормам, наложенным на нас обществом, моралью, сформированной за столетия существования цивилизации; и хотя эти образы суть воплощение инстинктов и естественных реакций на повседневные, порой незначительные события, мы избегаем их, ошибочно принимая за сумасшествие.
Если взять за пример следующую ситуацию, то все станет предельно ясно. Так, например, человек утром пил свой традиционный кофе, наслаждаясь утренней газетой. Газеты всегда стремятся удивить читателя чем-то невероятным, чем-то выходящим за рамки обычного. И вот эта газета сообщает своему читателю, что некий господин был зверски убит и ограблен прошлой ночью, и красочно описываются детали убийства. Или, напротив, деталей нет, но их наверняка дорисует впечатленное новостью воображение. Любитель газет проводит этот день как множество своих дней: занимается делами, кушает в ресторане, раскладывает вечером пасьянс. А ночью ему снится убийство. Ему может привидеться, что убийство совершает он, или оно совершается над ним; при этом подробности сцены могут быть очень ясными и кровожадными. И вполне закономерно, таким образом, что у человека, который в бодрствующем состоянии и не помышляет кого-то убивать, такие образы вызовут панику, и вместо того, чтобы дать этой мысли спокойно пройти и беспрепятственно покинуть сознание, он начнет внутренне паниковать и усилием разума отгонять подобные видения, что, в свою очередь, вызовет излишнее нервное возбуждение и зацикленность на этой мысли. К тому же, не стоит забывать, что сновидение воплощает наши глубинные желания и, следовательно, уберегает нас от совершения многих и многих ужасов в реальной жизни.
Как оказалось, я так увлекся своими мыслями, что не заметил, как к веранде со стороны сада подошел человек и остановился прямо передо мной. Это был Жорж. На его лице блуждала лукавая улыбка – от внешних кончиков глаз к уголкам губ, а устремленные на меня глаза блестели интересом. Я, все еще погруженный в свои размышления, уставился на него невидящим взглядом. Я очнулся только тогда, когда он меня окликнул. – О чем Вы думали, мой друг? – обратился он ко мне. Я изложил ему вкратце цепочку моих рассуждений и, по мере того, как пересказывал, все больше удивлялся, откуда в моей голове подобные мысли, какие-то незнакомые мне слова и словосочетания… Но разговор с Жоржем развлек меня, и я оставил эти сомнения до другого раза.
* * *
14 сентября 1884 года.
Я был в комнате Маргариты. Она сидела перед туалетным столиком, расчесывала распущенные волосы. Я сидел за письменным столом. Мне стало скучно смотреть на Маргариту, совершающую монотонные действия, и я отвернулся к письменному столику. На столе изрядный порядок. Красивая чернильница, изображающая сцену борьбы Самсона с чудовищем, украшала стол и одновременно исполняла роль пресс-папье, поскольку под чернильницей были какие-то бумаги. Я протянул руку и пододвинул чернильницу. При моем движении из-под нее показался кончик письма. Не задумываясь, я придвинул письмо к себе. Оно было не запечатано и начиналось словами "Дорогая Мими!". Видимо, это ее подруга по пансиону, Марианна, которая на днях уехала домой. Меня привлекло не столько обращение, сколько несколько первых строчек письма, особенно эти слова: "Я обманулась, решив, что я самое для него дорогое…". События последнего времени дали мне возможность предположить, что речь пойдет обо мне, и я, сложив письмо, незаметно сунул его себе в карман.
Мы расстались довольно быстро в эту ночь. Не было безудержных ласк, страстных порывов, самозабвенного вожделения. Все произошло как-то механически, по заученной схеме: поцелуи, привычные ласки, привычные движения. Уходя, я небрежно коснулся ее щеки, что должно было означать поцелуй. Она в ответ лишь смиренно посмотрела на меня.
В своей комнате я смог, наконец, прочитать письмо. Вот что в нем было: "Дорогая Мими! Прости, что я пишу так подробно о своих переживаниях, но ты знаешь, что мне не с кем поделиться, ты единственный мой друг, моя сестра, кто, будучи посвященным в мою постыдную тайну, не станет порицать меня.