* * *
6 сентября 1884 года.
В тот день (23 июля) воспитанник виконта (сын дальней его родственницы, которому он покровительствовал, руководствуясь родственным чувством) предложил мне поехать с ним в город. Мы отправились сразу после завтрака и вернулись уже глубокой ночью. Я целый день не виделся с Маргаритой и почти не думал о ней. В городе мсье Жорж (так называли его друзья; я затрудняюсь сказать, чему он обязан таким прозвищем: истинное его имя Гюстав де Эсте, он француз; остальное мне неинтересно) имел многочисленные знакомства в среде зеленой, но отчаянной молодежи и состоял даже в каком-то модном клубе, бывал в гостях у пары-тройки интересных знаменитостей современности. После того, как уехал Франсуа, мне нужен был кто-то, кто его для меня заменит. С Франсуа мы не были хорошими друзьями, а Жорж уже после первого совместно проведенного вечера полностью завладел моим сердцем. После обеда в клубе, членством в котором он меня обеспечил, хотя мне был совершенно неинтересен этот клуб, он повез меня в дом некой леди, где собирались представители молодой претенциозной молодежи. Здесь мсье Жорж и обнаружил передо мной свой незаурядный ум и удивительную преданность цинизму. Несмотря на весь его цинизм, он был не лишен обаяния, или, скорее, его цинизм и был источником его обаяния. Разговоры с ним, споры на разные философские темы отвлекали меня в дальнейшем от моих мрачных мыслей, с ним я все больше и больше обретал человеческое начало, становился человеком в самом физическом смысле этого слова. Он стал для меня воплощением земного начала, земных страстей, воплощением человеческого мира, мира, в котором правят инстинкты, страсти, мелочные чувства, обыденные мысли. После всех моих разочарований, именно Жорж помог мне смириться с ними и не утратить при этом любовь к жизни, не перестать видеть ее прелесть. Он напоминал мне чем-то Мефистофеля (я еще не совсем отказался от моей прежней мысли, которая теперь, если честно, кажется мне полным абсурдом, сумасшествием). С каждой нашей встречей он все больше погружал меня в тот мир, с которым, я думал, мне навек суждено быть чужим. И самое для меня главное заключается в том, что я начал понимать себя и перестал страшиться и стыдиться своих истинных чувств и эмоций. Я научился не лгать самому себе, научился не прятать от себя свои собственные мысли за ширмой напускной, искусственно сфабрикованной доброжелательности. Я понял, что человек уже давно не способен на искреннее высокое переживание; если он отдает себя всего кому-то другому, то он красуется своей жертвенностью; если он побеждает какие-то страсти, соблазны, то делает это лишь ради собственной гордости, наслаждаясь своей победой; если человек отдает все, что нажил честным трудом ближнему своему, то, значит, на его совести есть проступок, который он пытается искупить великими тратами. Вряд ли человек способен совершить нечто грандиозное только во имя любви. Возможно, подобные мысли лишь результат общения с мсье Жоржем, влияние его цинизма (мы всегда подпадаем под влияние симпатичных нам людей), но, как я уже сказал, эти мысли опускали меня на землю, давали чувствовать жизнь теми органами чувств, которые есть у человека. Маргарита на время вырвала меня из этой приземленности, но моя влюбленность не была подкреплена чем-то большим по отношению к ней. То, что я вспомнил о нашем прошлом знакомстве, не нашло подтверждения на деле: Маргарита юна, прекрасна и наивна, и я не решаюсь говорить с ней о том, что меня волнует. С каждым днем я все больше и больше склоняюсь к мысли, что я ошибался, увидев в Маргарите посланного мне небом помощника, стараясь приписать нашей встрече больше значений, чем она имела в действительности.
Франсуа представил меня Леди Лауре – молодой вдове, известной в городе благодаря своему покойному мужу, имевшему непосредственное отношение к политике. Леди Лаура собирала у себя самых значимых и серьезных людей, в основном мужчин, с тем чтобы накормить их отменным обедом и получить необходимую ей порцию мужского внимания. Она оказалась женщиной весьма приятной и интересной. Она была, однако, не особенно красива, но в ее манере держать себя было что-то, завоевывавшее ей расположение и затем любовь многих окружавших ее мужчин. Ее волосы естественного соломенного оттенка всегда были красиво собраны в греческую прическу, глаза серого цвета были не очень большими, самой обычной продолговатой формы, но благодаря бровям и мимике она придавала им такие выражения, что способности ее "делать глазки" позавидовала бы самая модная хозяйка салона. Она в первый же вечер отвела меня и виконта в особый уголок ее гостиной, где другие молодые люди только что сели играть. Ставки были невысоки, и мы присоединились к игравшим. Сыграв две партии и выиграв незначительную сумму каждый, мы покинули стол. – Лично я нахожу карточные игры до невозможности скучными, – сказал мсье Жорж леди Лауре. – Здесь все зависит лишь от того, какая выпадет карта, и, если раздающий не смухлевал, то ход игры определен заранее. Если допускать возможность шального выигрыша, то уж лучше держать пари.
При этих словах глаза леди Лауры озорно заблестели, и она легонько шлепнула Жоржа по ладони, как бы порицая его любовь к скверному развлечению. Но глаза выдали в ней самой заядлую спорщицу. Вечер мы закончили приятным разговором ни о чем – одним из тех светских заранее продуманных разговоров, которые всегда приходят на помощь в моменты неловкости – после чего все, уже далеко за полночь, разъехались по домам и другим местам для продолжения веселья.
Как ни странно, Маргарита ни разу не упрекнула меня в моих ночных прогулках. Я не чувствовал, что эта женщина как-то претендует на мое внимание в большей степени, нежели я намерен ей его выказывать. Я вспомнил Франсуа, который когда-то советовал мне завести любовницу, правда, он советовал выбрать ее себе из замужних дам, и понял, что Маргарита сейчас как раз была моей любовницей. Мы встречались не так часто, иногда раз в неделю, иногда два, и все наши встречи были посвящены плотским утехам. Маргарита никогда не делилась со мной своими переживаниями. Если она была грустна, то на мои вопросы отвечала, что мне это лишь кажется. Я не выпытывал правды, вернее, я верил ей; скорее всего, я верил этим оправданиям, потому что на самом деле мне было все равно, мне не хотелось думать, в чем истинная причина ее страдания, я ленился заглянуть в ее душу, почувствовать ее переживания.
После знакомства с леди Лаурой я какое-то время думал о ней с интересом. Она не была похожа ни на кого из тех женщин, с которыми я был знаком. В ней был азарт, она относилась к мужчинам пренебрежительно, словно все время держала пари на то, что они не влюбятся в нее, не будут очарованы ее игрой, и при этом почти всегда она выходила победительницей. Мужчин тянуло к ней, они охотно забывали для нее своих жен, готовые за мизерное вознаграждение в размере одного целомудренного поцелуя сочинять для семьи внушительные и правдоподобные оправдания, превосходя, порой, в выдумках даже литераторов. Она умело водила мужчин вокруг пальца, сохраняя между собой и ими известную дистанцию, и всегда умело уклонялась от их навязчивых требований, стоило только этой дистанции сократиться. Однако не всех она держала на расстоянии вытянутой руки: тех, кто был ей симпатичен, она охотно приближала к себе, отдавая, не деля, одному целиком то, что по кусочку были бы рады получить десятки. Помимо этой жизненной позиции, столь новой для меня, она еще проявляла себя и как женщина неглупая. Она почти на все имела свое мнение, лишь изредка позволяя себе согласиться с собеседником, но ее согласие было частью игры, позволяющей ей склонить на свою сторону очередного кавалера. Чтобы развлечь своих гостей, она постоянно придумывала какие-нибудь темы для обсуждения: она предлагала для начала беседы цитату из книг или журналов и затем пыталась вывести разговор к спору. И ей это почти всегда удавалось.
На прошлой неделе леди Лаура предложила нам цитату из какой-то не очень популярной книги, которая, несмотря на свою видимую очевидность, вызвала ее бурное несогласие. Я не возьмусь привести всю цитату целиком, поскольку не запомнил ни имени автора, ни даже названия книги, которое оказалось очень длинным, но смысл высказывания был следующим: все литературные сочинения дают новую этику, новые заповеди, новый список обязанностей, новую манеру видеть, новое понимание любви, новое отношение к жизни. Едва закончив цитату, леди Лаура с возмущением проговорила:
– Если автор действительно прав, то, выходит, литература не отражает особенности времени, а диктует их. Но это не самое возмутительное: если каждое литературное сочинение, закрыв глаза на правду и провозглашая право выдумывать, постоянно сочиняет нам новые нормы любви и жизни, то, значит, никакого идеала любви не существует, потому что идеал не может постоянно меняться; идеал – это нечто неизменное, постоянное.
– Но дорогая леди Лаура, – возразил ей Жорж, – идеал всего лишь нечто эфемерное, существующее в головах людей. Идеал как таковой вряд ли существует, и вера в его существование является лишь хорошим поводом для человека жить: пока есть что-то, что можно искать, человек будет жить.
– Вы расстроили меня, Жорж. Я хочу верить в существование идеала.
– Вы не глупы, моя дорогая, поэтому не станете отрицать, что верить в существование идеала и в его достижимость это абсолютно разные вещи.
– То есть вы хотите сказать, что если я верю, что однажды я вновь выйду замуж и буду счастлива и что эта моя любовь будет идеальной, значит, я глупа? – леди Лаура сморщила носик.
– Отнюдь, я не хочу этого сказать. Но то, что вы сейчас описали, это не всеобщий идеал, это ваш личный идеал, который живет в вашей голове, всего лишь ваша фантазия, ваше желание, ваша мечта.