- Как тебе не совестно, - говорит, - побираться в солидных домах? Связал свою судьбу с кошками, так вот пусть они тебя и кормят. С достоинством неси свой крест!
- Так ведь зарплату задерживают.
- А мне какое дело? - насупился Ваня, а потом вдруг просветлел лицом. - Ладно, приходи сегодня вечерком на мой день рождения. Хоть в тепле посидишь. Жену не забудь.
- Не забуду, - ответил Степа и, печально, с невольной завистью взглянув на свору с изумительной скоростью пожирающую калорийную паюсную икру, побрел домой.
* * *
Пришли они к Ване на день рождения, Иконку Николая угодника последнюю со стены ему в подарок сняли, и вот, значит, за пиршественным столом сидят, на именитых гостей смотрят.
А тут и впрямь было на кого поглядеть!
И Алла Пугачева, и Михаил Жванецкий, и бывший пресс-секретарь Президента РФ, а ныне знаменитый транссексуал, выступающий со страусовыми перьями в тайваньском стрип-шоу, и бандит Бритва из мощнейшей Балашихинской группировки.
Словом, весь цвет нации собрался.
Сливки!
Гости едят-пьют, хохмачей слушают, блатные песенки подпевают.
Все бы хорошо, только бедному Степану с женой Клавдией, салфетки с вензелем нефтеперегонной компании на коленки бросили, однако, саму еду на стол не несут.
Посидели супруги, все как полагается, чин чинарем, слюну обильную поглотали, да и поперли до дома.
Гости идут от именитого Вани, песни поют, у них в пузах весело, индейку с поросятами их мамоны переваривают, а Степану с женой Клавдией не до веселья, у них животы судорогой от голодухи сводит.
Тут вдруг остановился Степан, топнул разбитым китайским ботинком, да как запоет-затянет, громче сытых гостей: "Ой, Байкал! Байкал!".
- Ты чего, Степушка? - спрашивает его в испуге жена Клавдия. - Рассудком, чай, не тронулся?
- А ничего, - отвечает благоверный супруг. - От родного брата иду. Пусть все думают, что и я от пуза налопался.
Поет Степа и слышит, кто-то подпевает ему тоненьким, надтреснутым голосочком.
Глянул Степа, а на его плече маленький фиолетовый чертик сидит, желтые зубки скалит.
- Ты кто? - спрашивает Степан.
- Я - Горе твое, - задорно отвечает ему чертушко.
* * *
Пришел Степа с чертом на плече домой, а тот ему давай подзуживать дребезжащим голоском, мол, теперь, Степушка, пропивай-прогуливай все подряд, терять нечего.
И вот, в самое скорое время, Степа пропил-прогулял свое последнее пальтишко на "рыбьем" меху, женин тайваньский пуховик, да кроличьи шапки детские.
А Горю все мало.
Сучит мохнатыми ножками, да требует:
- А ты и квартирку свою, хрущовку пропей. Чего ее-то, поганку, жалеть?
- Где же я жить буду? - изумляется Степа.
- На Ленинградском вокзале, - радостно почесывает под мышкой окаяшка. - Или на Казанском. Там многие живут.
Через месяц-другой Степа оказался на Ленинградском вокзале вместе с преданной до гроба женой Клавдией и детишками мал-мала-меньше.
Алчная милиция их гоняет, пьяные бомжи пристают, жену обижают. В уборную сходить, и то деньги плати. Тошнехонько!
Сжалилось тут Горе и говорит:
- За все твои страдания, Степа, хочу отблагодарить ваше семейство сполна. Потопали со мной на Красную площадь.
Притопали.
Горе приказало вынуть один из кирпичиков кремлевской стены.
Степа сие не преминул сделать, и чуть не ослеп от забористого радужного сияния. Так полыхнуло ему в глаза - слезы ручьем.
- Откуда? - спросил черта Степа.
Тот объяснил.
В тайнике хранились сокровища самого Лаврентия Павловича Берии, припрятанные им на черный день.
Сложил Степа сверкающие камешки себе за пазуху, и говорит Горю:
- Глянь, Горюшко, дружочек ситный, ничего я там не оставил?
- Ничего, - весело отвечает Горе. - Пойдем, Степа. - В казино хочу. В "Метрополь"!
- Нет, кажется, один камешек посверкивает, - наседает на черта Степа. - Вон там, в уголочке. Подсоби мне. Ты же габаритом меня, чай, меньше.
Скривился черт, ан все-таки спрыгнул со Степиного плеча, да - шмыг в стенную расщелину.
Степа же быстрехонько изъятый кирпичик на место приложил, глиной из Москвы-реки мазнул. Вот - была расщелина, а теперь нету. Чисто сработано!
- Пусти меня, Степан! - могильным голосом орет Горе. - Пусти, неблагодарная душа! Хуже будет!
Степан лишь подкрутил свои усы, да пошел к трем вокзалам, вызволять детей и жену из несчастья.
* * *
Степа не только вернул себе прежнее, а поднялся, можно сказать, в недосягаемые высоты.
Дом на Лубянке прикупил, лакеев в золотых адмиральских галунах поставил, охранников толстомордых нанял, хрустальные двери блюсти наказав.
Женушку же, верную Клавдюшку, одел от "Версаче", а детишек мал-мала-меньше у самого Славы Зайцева, или даже у Валентина Юдашкина.
Сам же Степа в японский халат с изумрудными драконами вырядился, секонд-хэнд от самого императора Хурахито. Степа его через торговых "жучков" добыл, буквально вырвав его из рук Абрамовича.
И вот ходит Степа весь в драконах, жареный миндаль грызет, саке не пьет, лишь иногда стопочку водочки "Молодецкой" примет, для полного ощущения счастия и услады.
Тут, прослышав о невероятном братишкином шике, Ванютка меньшой к нему наведался.
Стоит, жадно озирает мраморные залы с барельефами каких-то крылатых героев с копьями да щитами, а у самого от недоумения и злости аж зубы клацают.
- Откедова сие? - спрашивает.
Не стал по русскому обычаю Степа скрытничать, за чаркой "Молодецкой" поведал о горе-злосчастии, о самоцветах Берии, о торговых жучках, и халате от самого Хурахито.
Не дослушал тут Ваня Степиной исповеди, вскочил из-за мирного стола, кинулся прочь из хором белокаменных, матюгнул на ходу охранников толстомордых, требующих пропуск с хозяйственной подписью, да и прямиком, обезумевшим лосем, понесся к заветной кремлевской стеночке.
* * *
Простукал Ваня стеночку, нашел заветный кирпичик, освободил беса.
А тот, тварь косоглазая, как запрыгнет ему на плечи, мохнатыми ножищами шею белую сдавил.
- Попался, злодей окаянный, - визжит Горе. - Замуравить меня порешил?!
Ваня, чуть нервничая, объяснил черту свою освободительную миссию, а Горе и слушать не хочет.
Пришли они к Ване домой, и тут-то Горе развернулось во всю свою поганую плоскость.
Даже тошно рассказывать.
В самое короткое время Ваня потерял все.
Нефть свою перебросил через Осетию, зачарованный увещеваниям окаяшки, а там война.
Гикнулась нефтюшка!
Денежки свои перевел в Нью-йоркский банк, опять же по совету Горя, а тот возьми да лопни с треском.
В общем, через месяц-другой Ванютка со всем своим семейством оказался на Ленинградском вокзале.
Полицейские-мздоимцы у них прописку в паспортах спрашивают, бомжи соточку на опохмелку требуют, грязными кулаками агрессивно трясут.
Словом, если есть ад на земле, то там ему самое место.
* * *
Торчит Ваня на вокзале, у него по традиции на плечах черт сидит, косыми глазками публику стрижет, и видит Ваня брательника своего старшого, Степана, тот с портфелем из крокодиловой кожи куда-то вальяжно прет.
- Откуда, Степушка? - вопрошает любопытный Ваня.
- Из Северной Пальмиры, - отвечает Степан, слегка отстраняясь от вонючего брата. - Я там, ёлы-палы, в вице-мэры баллотируюсь.
- Есть шансы?
- Стопроцентные!
Помолчал Ваня, а потом робко так попросил:
- Братишечка, одолжи деньжат. Три дня маковой росинки во рту не было. Ни у меня, ни у моей благоверной, ни у детишек малолетних, мал-мала-меньше.
Как рассвирепел тут Степа, портфелем из крокодиловой кожи на Ваню замахнулся, а потом, сердце не камень, сжалился.
- Ладно, - говорит. - Приходи ко мне на Лубянку. Сегодня день рождения у моей жены, Клавдии Игнатьевны. Да ты ее знаешь. Хоть в тепле посидишь. На вип-общество поглядишь. Жену, детей не забудь.
Сказал так, и, спрятав чисто выбритый подбородок в воротник из меха ягуара, надушенный "Красной камелией", как турецкий падишах, пофланировал мимо бюста Ленина.
Алик Крамер Антипрометей
"Я вижу наступление времени, когда человечество не будет уже более радовать творца, и он должен будет снова все разрушить, чтобы обновить творение. Я твердо уверен, что все идет к этому и что в отдаленном будущем уже назначены времена и сроки, когда наступит эта эпоха обновления. Но до этого, конечно, пройдет еще достаточно времени, и мы можем еще тысячи и тысячи лет забавляться на этой старой милой земле".
Из беседы Гете с Эккеоманом, 23 октября 1828 г.
Рис. 3. На фото: Алик Крамер