А что ей оставалось делать? До Москвы путь не близкий - не куковать же всю ночь в коридоре.
Творческое воображение, которое всегда выручало ее в трудную минуту, уже, по-видимому, спало, как и большинство пассажиров поезда, и не предупредило Катюшу об опасности. Сама Катюша тоже очень хотела пить, есть и спать, поэтому шла не столько за крепышом, сколько в направлении, где можно было попить, поесть и поспать. Если б она только знала, какую цену ей придется заплатить за исполнение этих простых человеческих желаний, она бы ни за что не пошла. Она бы попросила или купила у проводницы большую банку клея, намазала бы им пол в коридоре и встала бы на это место, чтобы никто не смог отодрать ее от пола до самой Москвы. Но задний ум тем и силен, что в минуту опасности находится в резерве у человека - отдыхает, готовится к объяснениям по поводу того, что произойдет без его прямого участия.
- Располагайтесь, как вам удобно, - сказал подполковник, когда Катюша зашла в купе. - И давайте знакомиться. Я - Родион Раскольников.
Катюша хоть и засыпала уже прямо на ногах, но неожиданно взвизгнула и засмеялась от сказанного крепышом-солнышком. Тут же, не останавливаясь, продолжая смеяться, она пришла в ужас. Во-первых, потому, что своим дурацким смехом могла обидеть хорошего человека. Во-вторых, потому что имечко у подполковника действительно было странноватое, с биографией - имечко. В третьих, - и это оказалось самое смешное, над этим Катюша, собственно, и смеялась, не могла сдержаться, - потому, что ей, в свою очередь, тоже полагалось представиться.
Родион смотрел на Катюшу спокойно, не обижаясь. Видимо, как и она, привык наблюдать радость людей по поводу своего "горя". Правда, не такую бурную, как та, что выдавала взвизгивающая, стонущая, даже подвывающая от смеха Катюша.
- Очень приятно, - прорыдала она наконец. - Я, ой не могу, - вытерла слезы, - Катюша Маслова.
Родион Раскольников, хоть и был подполковником, тоже не смог сдержаться, перегнулся от смеха пополам и в таком удобном положении, чтобы живот ненароком не разорвался, начал ухать филином.
В стены купе заколотили, закричали "безобразие" проснувшиеся пассажиры. Катюша и Родион повалились на одну и ту же нижнюю полку, схватили одну и ту же подушку, с двух сторон вцепились в нее зубами, чтобы прекратить наконец "безобразие", задушить глупый смех. Близко-близко от себя Катюша увидела глаза Родиона, испугалась, но было уже поздно.
Подушка полетела на пол - теперь она им мешала.
Никакой романтики не было. Посопели, повздыхали страстно на нижней полке, легли спать на разных. Глубокой ночью проснулись одновременно, встретились еще раз, разошлись опять: он - теперь уже до утра, она, Катюша, так и не заснув, села за стол есть. Колеса поезда стучали, укачивали, и это было хорошо. Что стало бы с ними, если бы состав замедлил ход и крепыш Родион проснулся? Пришлось бы завязывать отношения.
К долгим отношениям Катюша не была готова, да и, честно сказать, не очень-то на них рассчитывала. Короткие - не то, чтобы презирала, не понимала: зачем они? Лично с ней такое случилось впервые. Катюша ела курицу, смотрела в окно - из темноты в темноту: там что-то проплывало. Катюша заплакала - просто так, не отчего. За час до прибытия поезда в Москву, когда пассажиры только-только начали просыпаться, она вышла на станции, где и планировала остановиться, - здесь жила бабушкина подруга тетя Зина.
Раскольников крепко спал.
Леночка Басманова - вдова убитого режиссера - после неожиданной смерти мужа чрезвычайно и резко, это бросилось всем в глаза, похорошела. Все сидели на большой стеклянной веранде басмановского дома и пили чай. "Все" относилось к родственникам Леночки и Златы. Вообще родственников было много, целый клан хорошо известных стране людей. Но здесь и сейчас собрались далеко не все представители многочисленных династий артистов, художников, детских поэтов и рестораторов. Все бы просто не уместились на двадцатиметровой веранде, ибо побочных ветвей у крепкого генеалогического дерева Басмановых, корнями вцепившегося еще в боярскую Русь, было… и не сосчитать сколько. Да что говорить, у одного только покойного режиссера, на девятый день которого собралась родня, законных жен было аж семь штук. И всех их он, как ни странно, любил в свое время, каждой посвятил главу в книге воспоминаний "Между прошлым и будущим".
Воспоминания тут же стали литературным событием месяца, бестселлером, и последней жене великого режиссера, вдобавок писателя, это льстило. Несмотря на то, что семь лет назад она подарила своему горячо любимому и уважаемому супругу сына Гришу, Леночка была еще совсем молоденькой - всего двадцать четыре года, и охочей до славы.
"А что в этом противоестественного? Все мы люди", - думала Злата, понимая, что для ее молодой мачехи слава - такая же игрушка, как и сын.
Не доросла еще девочка Леночка ни до всеобщего уважения, ни до воспитания ребенка.
Злата - человек взрослый и мудрый, относилась к славе по-другому: конкретно уважала, любила, добивалась ее. На лаврах отца она почивать не собиралась. В роду Басмановых так было не принято. Леночка - не в счет, она - пришлая, а потому - прекрасное исключение. Ее сын Гриша, и, разумеется, сын покойного Артема Сергеевича, не будет воспитываться гениальным отцом, как Злата, поэтому тоже пока - прекрасное исключение. Мальчик и сейчас уже с лица - ангел, в душе - черт. Вот взял и стер из компьютера почти законченную вторую часть воспоминаний папы, в которых тот хотел рассказать читающей публике о своих последних трех женах.
- Между прочим, там и обо мне было, - с сожалением сообщила всем собравшимся Леночка и поцеловала перемазанного клубникой сына в светлую макушку. - Кушай, Гришенька.
Мальчишка недовольно засопел, своенравно дернул головой и вытащил из глубокой тарелки самую крупную ягоду. На лице его легко читалось раздумье - откусить ли от клубничины большой кусок или попытаться засунуть ее в рот всю целиком. Брат покойного Артема Сергеевича, Василий Сергеевич Басманов-Маковский, тоже известный режиссер и красивый усатый мужчина, с интересом смотрел на единственного и обожаемого племянника. Когда Гриша подумал и не стал мелочиться, Леночка ахнула, а дядька довольно расхохотался.
- Наша порода, басмановская. Своего не упустит. Как же ты книжку-то у папки стер, орел?
Гришутка, сосредоточенный на жевании, сурово молчал и смотрел в одну точку, чтобы не отвлекаться и не подавиться.
- Он случайно стер, - ответила за него Злата. - Правда, малыш?
- Господи, зачем вы, Василий Сергеевич, столько клубники привезли? - взволнованно перебила Злату Леночка, с тревогой глядя на хомячьи щеки сына. - Да еще вместе с корзиной. Надо же додуматься купить клубнику у какой-то деревенской бабы на обочине дороги. Вам до супермаркета лень было доехать?
- А вы, девочка, сами-то давно от сохи оторвались, чтобы так народ презирать? - вступилась за родственника одна из предыдущих жен Артема Басманова - Мирра, намекая, очевидно, на происхождение Леночки - совсем не благородное. - Вы до замужества, я забыла, в каком ПТУ учились? На швею-мотористку? Или повыше рангом - на продавца?
- На парикмахера, - с вызовом ответила Леночка. - А что в этом плохого? По крайней мере, я в своей стране как жила, так и живу. Не бегаю, как некоторые, по заграницам и родину свою не оклеветываю.
- Что? - с интересом переспросила Мирра. - Как вы сказали? "Не оклеветываю"? Чудненько. Позвольте мне, бегающей, как вы только что выразились, по заграницам, вам, патриотке родины, заявить, что нет в русском языке такого слова, которое вы только что изволили употребить. Есть слово - в знак особого отношения к вам говорю его по слогам - "кле-ве-щу". Можете взять ручку, если вы умеете ею пользоваться, и записать сие слово на память. И в дальнейшем, если у вас возникнут трудности в произношении или написании русских слов, а они у вас будут возникать регулярно, не стесняйтесь, звоните мне в Париж. Я вам все растолкую по-родственному.
Красная, как клубника, Леночка хотела уж было вспомнить свою пэтэушную юность и ответить выпендривающейся старухе-иностранке по-простонародному, нахамить с наслаждением, но Гриша, потеряв еще большую клубничину, с шумом полез под стол. Да и Василий Сергеевич, знавший за девочкой грешок простонародного "красноречия", не дал ей развернуться и отвести душу.
- Милочки, не ссорьтесь, - обратился он больше к Леночке. - Давайте я вас лучше обниму обеих, чтобы брат мой, который на небесах сейчас, увидел, как же дружно мы живем - одной большой семьей.
- Не ссоримся, - сказала, как всегда, глупая жена Василия Сергеевича - Лизавета.
Как всегда, она что-то вязала - то ли носок, то ли шарфик.
Василий Сергеевич ласково посмотрел на супругу.
За это он ее и любил. За носок, за шарфик, за глупость. За уют, простоту и домашность, знание своего места и знание его места в жизни, за то, что при слове "семья" он с нежностью, пронзающей душу насквозь, представлял сидящую в широком кресле под красным абажуром Лизавету, беззвучно считающую петли в недовязанном полосатом носке: Васеньке на зиму. Как будто он был охотник или рыбак.