На экране Куча, выскочив оттуда, куда ее унес женоподобный певец, танцевала вместе с новой исполнительницей нечто, похожее на "Чунга-чангу", ломала ровный ряд подтанцовки немыслимым кривлянием. Исполнительница не растерялась - продолжала петь и улыбаться, как ни в чем не бывало. Балет тоже быстро сориентировался и начал импровизировать - передавать рыжую ведущую по цепочке рук подальше от исполнительницы. Под заключительные аккорды зажигательной песни о голубом самолете Куча "улетела" с "Музона".
Следующей по счету пела дочь нефтяного магната, очень похожая на вяленую рыбу. Груня хмыкнула:
- Как можно с таким лицом петь о любви?
Сашок пожал плечами.
- С такими бабками, как у нее, можно петь о чем угодно.
Когда под грохот аплодисментов на сцену вышел главный продюсер страны Борис Чалый и в знак признательности поцеловал дочери нефтяника, бывшего бурового мастера, слабенькую от недоедания ручку, Груня прицелилась и выплюнула жвачку в телевизор, попав в хитрый глаз Чалого - продюсера как раз показали крупным планом. Тут же она выключила телевизор, чтобы Чалый никуда не успел пропасть и остался в памяти Груни с бельмом.
- Налей-ка мне винца, - приказала она Сашку, устраиваясь в кресле поудобнее. - Башка что-то разболелась от телевизора.
- Опять? - насмешливо спросил он. - Ты же вчера еле приползла со своей гребаной тусовки. Чего ты туда ходишь? Чтоб тебя не забыли? Так надо работать больше, а не пить, мать.
- Какая я тебе мать? - обиделась Груня. - Я всего на год старше тебя, нахал.
- Хорошо, - вздохнул любящий Груню Сашок, - Будем считать - на год. Но выступать-то ты почему не хочешь?
- Перед колхозниками на полевом стане? - язвительно ответила певица. - Перед солдатами в воинской части? Спасибо тебе, прадю-ю-ссир. Я уж лучше здесь, перед телевизором, досижу до пенсии.
- Ах, так ты меня обвиняешь в своих провалах? - понял Сашок и с силой крутанул кресло вместе с Груней, чтобы видеть ее лицо. - Давай, подруга, посчитаем. Прошлым летом ты сорвала гастроли в Сочи. Зимой на съемках "Веселого огонька" устроила скандал - подралась с мадам Банкиной. Теперь ты не хочешь ехать в провинцию.
- Вот именно, - истерично крикнула Груня. - В провинцию. Как в Америку кого послать, так я - недостойна. У меня, видишь ли, репертуар не тот. Как на "Евровидение" - голос слабоват. Как будто я товар внутреннего употребления - как обувь, не гожусь на экспорт. А я, может быть, не туфлей себя чувствую, а танком российским, самолетом, нефтью, в конце концов. Ну, уехала я из Сочи. Не захотела петь следом за Борькиной любовницей. Она - кривоногая, и потом, он их - дурочек безголосых, как перчатки меняет. А я что - клоун, каждой улыбаться. Пусть деньги платит за это.
- Дура! - в сердцах ответил Сашок. - Он бы с тобой эфиром рассчитался.
- Меня и так народ любит, - гордо ответила Груня.
- Любил, - с нажимом сказал Сашок и начал "вправлять" Груне мозги. - Потому что по телевизору видел такую певицу - Груню Лемур. У нас народ - простой, к хорошей эстраде не приученный. Мы, россияне, все больше себя специалистами по Пушкину и Лермонтову считаем. Как правильно чечетку бить, не знаем. Оттого эстраду в душе презираем и ничего в ней не понимаем. А кого показывает нам вот этот ящик, который в каждой квартире стоит в "красном" углу, того мы и любим. Могла бы уж и сама понять. Все-таки двадцать лет поешь и пляшешь.
- Нет, это невозможно, - зарыдала Груня и побежала в ванную. - Он постоянно намекает на мой возраст. Так и скажи, что разлюбил меня, - крикнула она из-за закрытой двери и, не слушая ответа Сашка - продюсера, менеджера и любовника, включила воду на всю мощь.
Через час, когда Груня наплескалась в теплой водичке, Сашок постучал в дверь.
- Анюта, - сказал он ласково. - Ну что ты, моя маленькая, решила? Насчет провинции? Поедешь?
- Поеду, - расслабленно ответила из ванной певица. - Отвяжись.
Сашок шутейно перекрестился, вытер со лба пот и пошел готовить обед.
Сестра Ксения сидела на своем посту, на своем рабочем месте - на рынке. Собирала мелочь. Иначе пожертвования покупателей рынка - добропорядочных граждан Любимска - назвать было нельзя. Сестра Ксения не обижалась, понимала - время нынче тяжелое, настоящей веры в бога у людей нет: не каждому дано понять, что не хлебом единым жив человек, но духом и верой своей. Сама она прибилась к женскому монастырю на окраине города давно - четверть века назад. Прибилась, да так и осталась в нем навсегда - ни разу с тех пор не пожалела.
Звякнула в ящичке на коленях у Ксении мелочь, сказала она: "Спаси вас господь" жалостливому прохожему, очнулась от дум. И тут же увидела Ксения большой глянцевый плакат, сию минуту приклеенный на стену молодым человеком в шортах. На минуту бог лишил ее дара речи и разума, потому что сильная волна гнева захлестнула Ксению, просто грохнула по ее душе девятым валом. Сестра замычала, как немая, и повалилась на пол, уронив с коленей деревянный ящичек со скудными пожертвованиями - его тут же подхватил выскочивший из толпы чумазый мальчишка, сиганул с ним с лестницы, побежал вдоль улицы, через дорогу. Никто не останавливал его - сестра Ксения потеряла сознание, а прохожие, снующие по рынку от прилавка к прилавку, воровства не заметили.
Очнулась она сама, поискала глазами ящичек. Не найдя, вздохнула, перекрестилась за вора - большой грех на душу взял, побрела домой, в монастырь. На плакат она больше не смотрела - чтобы опять не упасть.
На улице, недалеко от рынка, она увидела толпу. Подойдя поближе, разглядела - под колеса грузовика попал мальчишка.
- Пацаненок совсем, - жалел кто-то погибшего, а она разглядела под ногами насмерть раздавленного мальчишки свой деревянный ящичек.
Сестра Ксения хотела подобрать ящичек, да не стала. Она только подумала - почему бог не бывает таким справедливым всегда. Раскаиваться в жестоких мыслях Ксения не желала. Ей даже стыдно стало за свои монашеские одежды, выделяющие ее, аки черную ворону, из толпы горожан, одетых пестро, по-летнему.
Домой Катюша пришла поздно. Если бы не муж Слава, которого нужно было покормить, она бы с бабушкиного дивана не сдвинулась. Открывая дверь ключом, она вдруг вспомнила, что беспокоилась-то она зря - Слава-то ей вроде и не муж теперь, вроде он с ней разводиться собрался из-за другой.
"Как же я забыла об этом?" - подумала Катюша.
Еще она подумала, стоит ли ей вообще входить в квартиру - а вдруг ее муж Слава там не один? Вдруг он там голый со своей любовницей лежит на Катюшиной кровати.
"Вот еще глупости", - не послушалась своих мыслей Катюша, и зря сделала.
Воображение оказалось право. Красавец муж был в квартире не один, а с женщиной, которая много лет называла себя Катюшиной подругой. В общем, Слава был с Иркой Сидоркиной - еще той стервой, как говорили о ней окружающие. Когда-то Ирка Сидоркина училась с Катюшей в одной школе, но была на пять лет моложе. У нее были длинные ноги и кудрявые волосы. Вот, в общем-то, и вся красота. Но для мужиков это было самое то - ноги и волосы. Волосы у Ирки, когда отрастали, становились роскошно волнистыми. Ноги… Да что тут говорить. Они или есть, или их нет. Ирка была выше Катюши на десять сантиметров. К сожалению, эти десять роковых сантиметров приходились у Славкиной любовницы не на тело, не на шею, не на голову - вот смеху-то было бы, а на ноги. Да что говорить, проворонила Катюша свое счастье, когда Ирку Сидоркину с такими-то ногами в дом впустила, да еще с собственным мужем - красавцем неописуемым - познакомила.
От огорчения Катюша чуть не завыла, да сил не осталось на истерику и скандал. Ирка смотрела на нее с вызовом, не особенно стараясь прикрыться простынкой. Катюша поняла, что к бою подруга готова.
- Вы тут отдыхайте, - только и смогла сказать разбитая горем Катюша, краем глаза заметив разочарованные лица любовников, попила на кухне чайку и пошла спать в другую комнату.
Утром она приготовила завтрак на троих, ввела, как говорится, голубков в заблуждение. Дескать, не понимаю, чем вы тут в мое отсутствие занимались, или, дескать, все понимаю, да мне плевать глубоко.
- Вот яички вареные, сосиски, - показала Катюша на стол. - Угощайся, Ира. Слава, тебе маслица побольше намазать, как ты любишь? Или, может, у тебя вкусы изменились. Так ты скажи, не стесняйся.
Ирка закурила, закинула длинную ногу на другую длинную ногу, метнула в Славика взгляд-приказ. Тот, уже уплетающий за обе щеки, подавился и яйцом, и сосиской, и булкой с маслицем, понял, что пора и ему сказать свое решающее мужское слово.
- Масленок, - ласково, даже заискивающе начал муж.
Иркина нога резко качнулась, будто пнула Славика, и он заторопился - как за поездом побежал, высказал Катюше сразу и все, что от нее им требовалось. Ему и Ирке.
Катюша даже заулыбалась, потому что не поняла сразу, как это можно требовать от нее, чтобы она из собственной квартиры съехала.
Славе и его любовнице жить, видите ли, негде.
- Тебе от бабушки теперь квартира по наследству перейдет, - даже будто обиделся Славик. - И потом, если по совести говорить, то одна половина квартиры - моя, - сказал он, "разинув роток на чужой кузовок", ибо двухкомнатное жилое помещение площадью пятьдесят шесть квадратов принадлежало Катюше еще до знакомства со Славиком. Сюда ее принесли в розовом одеяльце из роддома, отсюда она через тридцать лет проводила в последний путь родителей, сюда же она привела, на свою голову, и Славика. Но в данную минуту это не имело никакого значения, потому что мужу и его любовнице негде было жить.