Агнесса говорила спокойно, без всякого смущения. Или она тоже была испорченная, или наоборот - невинная. И ему страстно захотелось разгадать загадку этой девушки. Он притянул ее к себе, - она не сопротивлялась, - вжал ладони в ее ягодицы, потянул на себя. Она не стала вырываться, но и не проявляла особого интереса к происходящему. Или же этот интерес умело скрывала.
Он вдруг почувствовал сбегающую по ноге горячую струйку. Отодвинулся от девушки, чтобы она, чего доброго, не догадалась о его сраме. И тут она вдруг обвила руками его шею и поцеловала в губы.
Он не успел ответить на ее поцелуй - она отстранила его голову, заглянула глубоко в глаза.
- Говорят, первая любовь всегда бывает несчастной, - сказала она. - Но все счастья и несчастья дарованы нам Господом. А в несчастье человек приближается душой к Всевышнему. Ты верующий?
- Нет, конечно, - сказал он.
- Почему конечно?
- Потому что Бога нет и не может быть.
- Откуда ты это знаешь?
- Это знают все мало-мальски нормальные люди. В Бога верят одни старухи и юродивые.
- Глупый ты. - Она вдруг быстро перекрестила его. - Бог - это добро и свет. И радость, и любовь ко всему живому.
- Все живое любить невозможно. Фашисты тоже живые. Что, и их прикажешь любить? - с сарказмом спросил он.
- Они в конце концов одумаются и раскаятся в содеянном. И Бог их простит. Бог всех прощает.
- Значит, он глупый старикашка, твой Бог.
- Он и тебя прощает за твои слова. Ако не ведают, что говорят. Пошли пить чай. А потом можем побродить по городу.
После чая он сбегал домой переодеться. Мать с бабушкой уже спали, оставив дверь незапертой. Чтобы их не тревожить, уходя, он запер ее на ключ и положил его в карман гимнастерки.
Агнесса уже ждала его у калитки своего дома. Он взял ее под руку и снова почувствовал возбуждение. Только теперь оно было не болезненное, а приятное и расслабляющее.
- Куда пойдем? - спросила она. - Я почти совсем не знаю ваш город.
- Куда? Да я сам что-то не соображу, хотя можно было бы…
Он не договорил - сверкнула молния, прямо над головой громыхнул гром.
- Бог все решил за нас - пошли на сеновал.
Они бегом кинулись к большому длинному сарайчику Буракова, где хранилось старое сено. Там было тепло, сладко пахло прелью, попискивали мыши.
Они прикрыли за собой дверь, сели на сено и разом почувствовали смущение. Она протянула руку и коснулась его щеки.
- Знаешь, я еще девственница. А без любви этим заниматься грех большой. Особенно женщине. Хотя и мужчине, наверное, тоже.
- А если никогда не полюбишь, значит, так и нужно монахом умереть?
- Наверное. Или же выйти замуж для того, чтобы иметь детей.
- Но ведь ты сама сказала, что без любви заниматься этим большой грех.
- Но Богу угодно, чтобы люди рожали потомство.
- А ты всегда делаешь только то, что угодно твоему Богу?
- Стараюсь, но, наверное, не всегда получается. Знаешь что?
- Что?
- Я бы хотела иметь от тебя ребенка. Мальчика. Чтобы он стал священнослужителем. У тебя цельная натура. А мне очень нравятся люди с цельной натурой.
- Ты со всеми так откровенна?
- Нет. Я очень скрытная. Я только Богу все про себя рассказываю.
Он обнял ее за плечи, скользнул рукой за вырез платья. Она была без лифчика, и его ладонь ощутила прохладную упругость девичьей груди. Другой рукой он поспешно расстегнул пуговицы ее вязаной кофты, потом халатика. Оказалось, что под ним вообще ничего не было. "Она заранее все задумала, - мелькнуло в голове. - Болтала про Бога и прочую ерундовину, а сама, наверное, такая же испорченная, как и ее сестра". Но это теперь почему-то не имело никакого значения. Она раздвинула ноги и сказала:
- Я боюсь, что будет больно. Я очень боюсь боли. Ты не знаешь, это очень больно?
- Нет. Говорят, это всего лишь одно мгновение. А тебе разве не рассказывала сестра?
- У меня бы язык не повернулся спросить ее об этом. Такой стыд.
Он расстегнул и снял штаны - боялся поранить их грубой тканью нежную кожу Агнессы. Спустил трусы. И вдруг ему сделалось страшно. А что если она на самом деле девственница? Среди женщин, с которыми ему приходилось иметь дело, ни одной девушки не попалось.
- Ты что, боишься? - догадалась она. - Я потерплю, если будет больно. И кричать ни за что не стану.
Он встал на колени и тут же на полметра провалился в сено. Эта позиция оказалась очень удобной, и он резко, одним толчком, вошел в Агнессу, решив, что если на самом деле есть какая-то преграда, то ее надо брать сходу. Девушка вздрогнула всем телом, всхлипнула. Он почувствовал, как по внутренней стороне его бедер потекло что-то липкое. "Неужели кровь? И так много?" - успел подумать он. Она покачивалась в такт его движениям, равномерным и глубоким. "Какая у нее глубокая п…" - думал он. Увы, в ту пору он еще не знал другого названия, кроме матерного, для этого женского органа.
Она вдруг положила ноги ему на плечи и села, и он испытал доселе неизведанное блаженство. Потом она подсунула ладони себе под ягодицы, стиснула их. Он чуть было не лишился сознания от восторга. И тут она, снова откинувшись на спину, стала описывать бедрами ритмичные круги. Похоже, он отключился на короткое мгновение. "Пора кончать, или я сойду с ума", - подумал он. Но как нарочно это ему никак не удавалось - очевидно, сказался недавний эпизод. Тогда он с силой надавил ей на живот ладонью, потом давил еще и еще, действуя по принципу тисков. Это принесло долгожданное облегчение. Он упал на нее, тяжело дыша, и почувствовал, как свело судорогой поясницу. "Теперь мне не встать, - пронеслось в сознании. - И вообще ни ногой, ни рукой шевельнуть".
- Ты что? - спросила она.
- Поясница. Я был ранен осколком в копчик и контужен. Я не могу пошевелиться.
- Это пройдет. Ты только не волнуйся. Давай я потру тебе больное место.
У нее были сильные и умелые пальцы.
- Тебе было очень больно? - спросил он.
- Да. Словно ты разрывал все внутри.
- Но ты молчала и даже… делала мне приятно.
- Мне очень хотелось сделать тебе приятно.
- Прости. Я, кажется, был очень неуклюж.
- Да нет. Это, наверное, неизбежно. Лучше сразу пережить, зато потом будет хорошо. Ведь женщине, я думаю, тоже бывает хорошо.
- Они иногда даже визжат от восторга.
- Дурочки. Восторг нужно переживать молча.
Он почувствовал облегчение - помог ее массаж, - потихоньку встал, натянул трусы. Она тоже поднялась и сделала шаг.
- Мне больно ходить…
- Наверно, это скоро пройдет.
- Да… Слушай, а у тебя в роду нет никаких болезней?
- Нет, кажется. Правда, многие мои родственники умерли молодыми и не своей смертью.
- Тогда, значит, если я забеременею, у нас родится здоровый умный ребенок с цельным характером. А как ты думаешь, от одного раза можно забеременеть?
Он промолчал. Все женщины, с которыми у него были интимные отношения, больше всего на свете боялись забеременеть. Он не умел пользоваться презервативом - они всегда либо слетали в самый неподходящий момент, либо рвались, когда он их надевал. А эта девушка хочет от него забеременеть.
- Ты хочешь мальчика или девочку? - спросила она.
- Девочку. Мне всегда хотелось иметь младшую сестренку.
- А я хочу мальчика. Только мальчика, - решительно заявила она.
- Тебя не хватились дома?
- Нет. Я сплю на веранде, чтобы никому не мешать своими молитвами.
- Неужели ты всерьез веришь в Бога?
- Всерьез и навсегда. Я - баптистка.
- А это что такое?
- Мы тоже верим в Христа и в Бога-отца, но почему-то нас преследует православная церковь. А ведь мы никому не делаем зла.
- Религия - это опиум. Отвлекает людей от важных дел.
- Ничего подобного. Наоборот, помогает хорошо делать важные дела. - Она опять перекрестила его. - Пошли. Я еще не молилась сегодня. Это большой грех.
Он проспал чуть ли не до полудня. Мать ушла в свою школу, бабушка копалась в огороде. В доме было непривычно тихо, и эта тишина лишь усиливала мерный стук маятника старых ходиков с охрипшей кукушкой. Он встал с пустой и очень легкой, ничего не помнящей головой. "Такие головы, наверное, бывают у только что родившихся младенцев", - подумал он и усмехнулся. Пошел на кухню, плеснул в кружку горячего - с печки - рыжеватого чая, отрезал ломоть мягкого серого хлеба.
Есть хотелось ужасно - похоже, он не ел почти целые сутки, но хлеб совсем не насыщал - он проваливался куда-то в объемную пустоту. Увидел на столе материну записку: "В шкафчике на верхней полке твое любимое вишневое варенье. Берегла для тебя. Кушай на здоровье. Целую. Мама" Он полез в шкафчик, зашуршал целлофаном, которым было обернуто горлышко банки. И тут в кухню вошла Ната.
- Принимай почтальона. Чайку налей, а?
Ната бухнула в кружку несколько столовых ложек с горкой засахарившегося варенья. Он плеснул ей чаю.
- Хорошо живешь, хлопчик. Сладко. И откуда ты такой взялся, что для тебя все сходу свои самые сладкие запасы выставляют? Ты знаешь, какой Агнешка до тебя монашенкой была? Да, да она на самом деле в монастырь собиралась. Говорила, вот, закончится война, вернется отец, поживу с вами с полгодика и… Ты жениться на Агнешке будешь, или у тебя это озорство, как у меня?
Он не знал, что ответить Нате - честно говоря, у него еще не было времени подумать обо всем этом.
- Не знаю, - промычал он и поперхнулся чаем. - Мне ведь предстоит на фронт возвращаться.