Я клянусь солнцем, луной и звездами: все стрелы моего колчана я воткну в сердца злых лючей!
- Изменник!
- Смерть ему!
- Он продался лючам! Они его прислали за нашей смертью!
Чалык выпрямился, выхватил из колчана родовую материнскую стрелу, самую дорогую - ту, которую обычно вкладывает в колчан мать, омывая ее своей слезой. Он приложил ее к глазам, потом переломил о свою голову:
- Эвенки! Я - один, вас - море. Убейте меня, если я изменник!
Толпа остановилась.
- Я пришел от других лючей. Те лючи добрые, те лючи за эвенков. Они идут войной против страшного деревянного чума, который пожирает вашу добычу!
- Чум тот огорожен крепкой стеной, его нам не взять! - крикнул кто-то из толпы.
Вновь заговорил старый охотник Латогир:
- Из черных дыр того чума вылетает страшный огонь и гром. Ты хочешь нашей смерти, изменник!
Чапчагир поднял пику:
- Война!
- А кто ответит за нашу смерть? - дерзко бросился на вожака Латогир.
- Я! - гневно ответил Чапчагир.
- Эвенки уйдут на войну, кто будет кормить их жен и детей? - не унимался Латогир.
- Я! - опять ответил Чапчагир и шагнул вперед.
Глаза его налились кровью, сухие губы тряслись, дергалась седая бровь. Чапчагир вскинул копье и пронзил им труса и крикуна Латогира.
Все притихли. У Чапчагира дергалась бровь, злобно кривился рот:
- Я не изменник! Я пойду впереди вас, вместе с ним! - Он показал на Чалыка. - Если я изменник, проткните мое сердце пикой! Если я трус, выколите мне глаза стрелой!
- Эвенки - не трусы! - ответили ему.
- Ведите лючу, - стукнул пикой о землю Чапчагир, - пусть он скажет нам правду!
Привели Никиту Седого. Он снял шапку, поклонился:
- Помогайте приказчика, вора и разбойника, спихнуть! Он и для вас и для нас лиходей, мучитель!
Чалык пересказал эвенкам слова Никиты.
- Кто ты? - спросил Чапчагир Никиту.
Все напряженно слушали.
- От вольных мужиков я, - ответил Никита. - Прижал нас проклятый приказчик, в кровь, в грязь втоптал! Помогайте!
Чалык долго пересказывал эвенкам слова Никиты. Но видно было, что эвенки ничего не понимают. Они недоуменно качали головами, глядели из-под шапок косо, недоверчиво.
Молчание прервал седой, как снег, эвенк. Он подошел к Никите и, опершись на лук, спросил дряхлым голосом:
- А что же эвенки от войны получат?
Чапчагир одобрительно кивнул головой старику.
- Волю!
Чалык по-эвенкийски сказал:
- Волю!
Все переглянулись и еще более недоверчиво стали всматриваться в Никиту.
- Кочевать станете - где пожелаете, зверя бить - где пожелаете, рыбу ловить - где пожелаете. Ясак платить царю московскому будете малый.
Когда рассказал об этом Чалык, все заволновались. Над толпой пронесся одобрительный гул. Повеселел и Никита. Маленький, вертлявый эвенк, весь увешанный беличьими хвостами, пробился вперед:
- А жен наших лючи ловить будут?
- Нет, - ответил Никита.
- А детей в плен схватят?
- Нет! То царского приказчика худые дела. Смерть злодею!
Загудела толпа, поднялась густая щетина пик, рогатин, луков. Чапчагир поднял пику над головой:
- Война!
- Смерть большому люче! - Эвенки подняли вверх пики, луки, ножи.
Опустели стойбища, остались в чумах лишь женщины да дети. Остальные, кто способен метать из лука стрелы, колоть пикой и рогатиной, пошли за Чапчагиром войной на Братский острог.
* * *
Однажды вышел Филимон из шатра. Падало солнце за черные горы, на востоке зажглась первая звезда. Стоял атаман на пригорке, смотрел на серую громаду острога. Одолевали горькие мысли: "Крепки башни, толсты стены, люты государевы казаки". Ушел в шатер поздно. Плохо спал. Чуть посветлел восход - вскочил с лежанки, поднял близких дружков и собрал малый ватажный круг:
- Сна лишился, мужики, замучила неотступная думка, жалит сердце, словно оса-огневка...
- Говори, атаман, не таись.
- Кузницу надо ставить. Надумал я сготовить злодею-приказчику смертный подарочек.
Переглянулись дружки и понять атамана не могут. А Филимон выпрямился, расправил грудь, голос у него зычный, слово крепкое, атаманово слово:
- Стены острога крепки, голыми руками не взять.