Кто-то приглушенно крикнул, сдерживая толпу:
- Тише! Духу набирает!
Толпа затихла, ждала. Артамошка оглянулся, потом потряс головой, громко заржал по-лошадиному, толкнул зазевавшегося ротозея в бок, шмыгнул в сторону, а за ним - и Чалык.
Толпа тряслась от смеха. Бабы плевались, голосили:
- Озорник!
- Безбожный дурень!
- Лови, лови его! - раздалось со всех сторон.
И завязалась свалка. Артамошка воспользовался этим, и они с Чалыком юркнули за угол лавки и скрылись.
- Вот те и райская птица! - хохотал рыжий парень.
- Райская-то, она ржет! - усмехнулся высокий мужик.
Бабы бросились на мужика:
- Чтоб у тебя язык вывалился, старый гриб!
Вокруг хохотали.
Артамошка и Чалык на реке смыли глину. Надели шапки и пошли на базар. Чем только не угощал Артамошка своего друга! Тот ел, чмокал губами и о всех кушаньях отзывался одинаково:
- Хорошо, сладко, но, однако, печенка оленя лучше.
Артамошка даже сердиться начал.
Они подошли к обжорным рядам, где на раскаленных углях кипели котлы с мясом. Толстая торговка в засаленной кацавейке мешала деревянной ложкой варево. Густой пар клубился над котлами. Мясной запах пьянил. Чалык впился глазами в жирный кусок, который держала торговка на острие палки. Она выкрикивала:
- Баранина! Свежеубойная баранина!
Артамошка быстро сунул монеты, и они с Чалыком получили по куску горячей баранины.
Когда съели мясо, Артамошка спросил Чалыка:
- Сладко?
- Шибко сладко, однако печенка оленя лучше.
- Тьфу! - сплюнул Артамошка. - Затвердил: печенка да печенка!
И только сейчас он вспомнил наказы отца, засуетился.
Над толпой гремел голос зазывалы:
- На острожный двор берем! На сытое дело берем!
Кто погорластее, тот спрашивал:
- А кормежка какая?
- Кормим! - отвечал зазывала.
- А чарка?
- Не обидим!
- А деньга?
- Платим!
Зазывала шел, а за ним валили гурьбой бродяжки бездомные, беднота босой народ, поодаль шли степенно люди с топорами за поясом - плотники, конопатчики, столяры.
- Никита Седой, шагай! Ты за старшину! - шумели мужики.
Артамошка рванулся в ту сторону, где выкрикивали имя Никиты Седого. Кое-как пробился он к Никите, а тот не разобрал, кто и зачем; видит вьется непутевый парнишка, озорует видимо, да как стукнет ногой Артамошку. Не взвидел тот света и зажал бок. Как ветер прожжужало над ухом:
- Не вертись меж ног! Не мешай мужикам!
Едва вынес Артамошка удар, но вновь забежал вперед, догнал Никиту Седого, стал подходить с опаской да с оглядкой. Видит Никита, что тот же озорник. Зверем метнулся он, сжал кулаки. "Ну, - думает, - я ж его проучу, этого озорника! Ишь, нашел над кем потешаться!" Никита был одноглаз, и мальчишки часто досаждали ему: возьмут зажмурят по одному глазу, идут за Никитой следом - мы тоже одноглазы, что сердиться!
Артамошка набрался смелости и, не доходя до Никиты, сказал:
- Сизые голуби прилетели!
- Что? - переспросил Никита.
- Атаманы молодцы... - ответил Артамошка.
Никита понял. Они с Артамошкой отошли в сторону.
- А это кто? - устремил на Чалыка свой единственный глаз Никита.
- То мой дружок, - успокоил Артамошка Никиту и зашептал.
Глаз Никиты то расширялся, то суживался, на скулах играли круглые желваки, вздрагивала широкая борода. Артамошка передал все. Никита взял Артамошку за руку:
- Я ж думал, ты озорной! Я в сердцах крут!
Артамошка потирал бок и молчал. Никита нагнулся к его уху:
- Передай Филимону: будет Никита в стане к ночи.
Артамошка и Чалык шмыгнули в толпу и скрылись.
Чалык всю дорогу приставал к Артамошке с расспросами. Тот едва успевал отвечать. Чалык спрашивал:
- Где те люди еды так много набрали?
- То они на кораблях привезли.
- А в корабли кто положил?
- То они купили в дальних местах.
Чалык не понял, обиделся:
- Они в сайбах чужих все брали? Худо это.