Панака рассердился.
- Хой! Оленей хочешь волкам скормить? Надо скорее ехать, разве можно сидеть на волчьем месте!
Чалык стонал от боли и шел, еле передвигая ноги, за Тыкыльмо.
- Мама, - сказал он, - будет ли счастье на новом месте?
- Счастье? Счастье, сынок, - маленькая мышка: блеснет, убежит, останется человеку одно горе. У горя, сынок, бег, как у ветра, - всюду догонит человека. А счастье, как больной ребенок, чуть-чуть плетется.
На новое место добрались на другой день. Место понравилось. Тыкыльмо и Агада старательно вытоптали большой круг на снегу для чума.
На расстоянии полета стрелы, в глухом месте, поставили маленький чум для больной Талачи. На другой день Одой и Панака ушли на охоту на новые места.
Тыкыльмо и Агада ждали охотников. Уже стемнело, но ни шороха, ни лая собак не было слышно. Чалык бился в бреду, вскрикивал и пытался вырваться из мехового мешка. Наконец затих. Агада встревоженно посматривала в его сторону, сердце ее сильно колотилось; ей казалось, что Тыкыльмо слышит его удары.
Глухо в чуме, только изредка хрустнет сучок на огне да собака поцарапает лапой за ухом, и опять тихо и глухо. Вдруг среди мертвой тишины раздался сильный удар. Даже чум задрожал. Чалык вскрикнул. Испуганно вскочила собака и отрывисто залаяла.
- Стукнуло! - в страхе шепнула Агада. - Страшно мне!
- Стукнуло, - спокойно ответила слепая.
- Что это?
- Земля.
- Как земля?
- Рвется земля от мороза. Скоро зима на весну повернет.
Агада обрадовалась. Последним снежным путем и отец придет, и мать, и брат - все!
В это время залаяли собаки.
- Пришли! - сказала Агада.
Вслушались - никого, только ветер выл в дымоходе.
Собаки вновь залаяли.
Тыкыльмо вышла из чума, шагнула в темноту. Собаки прыгали с лаем и визгом. Она прикрикнула на них, сдвинула шапку, освободив ухо. Шумел ветер, тоскливо стонала тайга. Из маленького чума слышался крик Талачи.
Тыкыльмо вернулась, взяла свою кожаную сумку:
- Агада, я пошла в чум Талачи. Жди меня.
Агада спрятала голову в шкуры, испуганно дрожала.
Тыкыльмо вернулась поздно. Охотников еще не было.
- Заночевали, - решила Тыкыльмо.
Охотники вернулись лишь под утро. Застали женщин спящими. Костер погас. Панака сердился:
- Спите, как мыши в норе...
Тыкыльмо схватила за руку Одоя:
- Иди, Одой, в чум Талачи, возьми сына.
Сына назвали Учан. Маленький чум, где родился Учан, сожгли. Рядом с чумом Панаки Одой решил поставить свой семейный чум.
Тыкыльмо вздыхала:
- Кто будет ставить чум Одоя? Талачи теперь совсем плохая хозяйка!
Слепой никто не ответил.
* * *
Подули теплые ветры. Сбросила тайга белую шубу. Осел снег. Олени проваливались. Утром и вечером снег покрывался гладким настом - тонкой коркой. Лыжи скользили хорошо, но олени резали ноги о крепкую корку. Приближалась весенняя распутица.
Саранчо подъехал к стойбищу Панаки, удивился: чума не было. Он подошел к дереву:
- Панака уехал. Откуда у бедняка олени?
Почесал Саранчо под косичкой, потоптался на одном месте, махнул рукой:
- Ставьте чум!
На месте, где стоял чум Панаки, вырос большой чум, а рядом - три чума поменьше.
Ночью плохо спал Саранчо и думал: "Как Панака ушел, где взял оленей?" Вспомнил краснобородых лючей, дочь свою - любимицу Агаду.
Старая Талын, мать Агады, седая и желтая, сделалась за это время еще старее. Саранчо взял себе в жены красавицу из рода Удэгиров - Талязан. За Талязан отдал Саранчо лучшего оленя и две лучшие собаки. Талязан оказалась хорошей хозяйкой, а старая Талын была довольна второй женой Саранчо. Плохо только то, что быстро забыл Саранчо Талын. Убьет он зайца или козла, зарежет оленя - никогда не даст старой Талын полакомиться печенкой, сердцем, вкусным мозгом, все дарит красавице Талязан.