Кинулся тогда народ в бега на все четыре стороны. От черной смерти спасаясь, иные ударились в убийство и разбой - то грабежники, иные в лесах дремучих укрылись - то шатуны тихие...
Насупились ватажники. Мужик закашлялся, обвел мутными глазами сидящих:
- И пошло по Руси смятение великое и вере церковной шатание, и раскол умножился. Стали к богу обращаться кто как вздумает: кто крест кладет ото лба на грудь, кто до пупа, кто два перста складывает, кто три, а иные чуть не кулаком молятся... С той поры махнули мы на все рукой и пошли по божьему пути.
- А куда ж тот путь ведет? - спросил Филимон.
- К смерти, мил человек, к праведной смерти. Путь един, другого пути человеку не дано.
- Да-а... - протянул Филимон.
- Худ и наг человек, в чем душа трепыхается, - покачал головой один из ватажников.
Мужик устало опустил голову:
- Отощал, милые, смертельно!
- На, пожуй, - дал мужику ватажник затасканную корку хлеба.
Мужик схватил и сунул корку в рот.
- Много ль вас, отшельников?
- Сотни были, да померли. Остались считанные души - не более трех десятков.
- Веди! - скомандовал Филимон.
- Куда? - испуганно заморгал мужик.
- Где жилье ваше, туда и веди!
- Такового не имеем: в ямах живем.
- В ямах?
- Аль не имеете чем дерево срубить? Отчего стали кротами земляными?
- Живем, как бог велит, - с достоинством ответил мужик, - а не так, как самому надобно.
- Веди и кажи, где те ямы!
Мужик неподвижно сидел, потом жалобно простонал:
- То не можно. Оставьте богово богу, не мешайте людям смерть принять... Не тревожьте...
- Артамошка! - крикнул Филимон. - Дай-ка человеку соли.
- Сколь?
- Сколь унесет.
- Не много ли, тятька? Не столь богаты солью.
- Делай! - рассердился Филимон.
Артамошка принес мешок соли и легко сбросил его с плеча под ноги мужику. Мужик впился костлявыми руками в дерюжный мешок и торопливо поволок его в тайгу. Сделал несколько шагов и упал, оглянулся, вновь вцепился в мешок, вновь упал от бессилья. Ватажники вздумали помочь ему, но он зарычал зверем, замахал руками: никого к себе не подпускает. Как муравей, вертелся он около мешка и волок его по земле.
Вскоре из темного леса показались люди. Выглядывая из-за деревьев, они моргали глазами испуганно и дико. Ветер трепал всклокоченные бороды и седые космы, спадающие до плеч. Ватажники звали:
- Эй, лесовики! Вылезайте из нор!
- Вылазь, не бойсь!
Несмело стали выходить из леса люди с желтыми, морщинистыми, измученными лицами. Рваное тряпье да обрывки затасканных звериных шкур едва покрывали серые тела. Главаря искали долго. Отыскали в одной из земляных нор, что вырыты были отшельниками около Черного озера. Стоял он на коленях в липкой грязи и молился за упокой своей души и душ отшельников, которых уже давно не считал в живых. Его белая борода спадала чуть не до пояса, ветер трепал седые волосы. Маленькие живые глазки светились из-под нависших бровей. Длинные высохшие пальцы отливали синевой, как у мертвеца. Старец бормотал себе под нос:
Ветры буйные, гулящие.
Бури дикие, свистящие,
Облетели вы сини горы,
Облетели степные просторы,
Рыщете вы дьяволу на потеху,
Страшно на земле человеку,
Худо!
Смерть! Смерть! Смерть!..
Старец припал к земле лбом и долго бормотал непонятное.
- Этот? - громко спросил Филимон.
- Потеха! - засмеялся Артамошка.
- Тише! - зашипели отшельники и, пугливо озираясь, стали усердно молиться.
Артамошка ухмылялся, хитро щурил глаза.
К нему наклонился отшельник, в самое ухо зашипел:
- Ой, отрок, неладное творишь!
- Эй ты, поп! Вылазь! Ишь, вожак, в яму забился! - сердито говорил Никита Седой.
Отшельники затряслись в испуге. Старец повернул голову, сверкнул глазами и дал знак, чтобы не мешали.