Хитра рыбка, знает свое время: подойдешь к реке рано - нет, подойдешь поздно - тоже нет, а придешь в свое время - пасть ее из воды далеко видна.
- Велика та щука? - спросил Артамошка.
- Щука преогромная.
- Эх, в котел бы ее! Вот уха! - не вытерпел Артамошка и чмокнул губами.
Старик бросил злобный взгляд на него и умолк.
- Зачем сердишь старика? - остановил сына Филимон.
Никанор обиделся:
- Вот и по весне прибегали этакие же шатуны бездомные, разорили тайгу, зверя и птицу пообидели и скрылись.
- Кто? - спросил Филимон.
- Разве их упомнишь, брат! Голь, бродяжки бездомные, разбойный люд...
- Что ж они бродили? - допытывался Филимон.
- "Судьба, - говорили, - до тебя, Никанор, довела. Грамоту царскую имеем, а прочесть - ума на то никому из нас не дано".
- Ну! - торопил Филимон.
- Глазами-то, брат, слеп я стал, разобрал ту грамоту с превеликим трудом.
- Что ж в той грамоте?
- Не упомню, брат.
- А ты вспомни, вспомни!
- Горечи я помню.
- Какие горечи? Говори!
Старик стал жаловаться:
- Жила утка-нырок в камышах прибрежных, привыкла. И такая была та утка ласковая! Ан, смотрю, один из бродяжек несет ее на плече, бахвалится: "Во! Каков я казак - руками уток ловлю!" Мало-мало ощипав ее, сожрал на моих глазах сырьем и не подавился. Не успел я от этого горя опамятоваться, бежит другой, пуще первого бахвалится: "Мне что, палкой зайцев бью!" Я так и ахнул, сердце в груди оторвалось. Смотрю, несет тот разбойник Ваньку-зайца, моего любимца. Лечил я его, хвор он был, на ноги разбит, едва ходил. Налетели бродяжки; кое-как ободрав шкуру, Ваньку сожрали. Рвут куски друг у друга. И тоже не подавились...
- Ты не о том, - перебил Филимон Никанора.
- Как не о том? - обиделся Никанор и замолчал.
В это время у реки испуганно загоготал гусь.
- Батюшки! - сорвался старик с места. - Убьют Петьку, убьют, злодеи!
Старик, размахивая посохом, вместе с медведем бросился на берег, где ватажники гонялись за гусем, бросали в него камнями, палками и кричали:
- Гусь!
- Не бей! Хватай живьем! Зажирел - не летит!
- Хватай!
- Гусь! Гусь!
Ватажники оставили гуся и бросились бежать от разъяренного медведя. Грохнул выстрел - медведь шарахнулся в сторону.
Никанор упал, зажал седую голову. Прибежал Филимон, пристыдил ватажников.
Гуся Петьку спасли. Никанор схватил его и подкинул над головой. Гусь взвился и улетел за реку. Никанор облегченно вздохнул.
Филимон тихо сказал:
- Гусь жив, брат. О грамотке речь веду...
- Вестимо, жив, - перебил Никанор, - коль я отправил его на Гусь-озеро.
Филимон вновь постарался вернуть разговор к грамоте - щемила сердце та тайная грамота. Оба помолчали. Никанор стоял, опираясь на посох, нехотя говорил:
- Гонец воеводский к государю летел. Вот и подстерегли его разбойники, изловили, убойно били; убив, грамоту отобрали.
- Отобрали? - заторопился Филимон.
- Отобрали и мне на прочтение доставили, сами уразуметь ту грамоту не сумели.
- Что ж в той царской грамоте?
Никанор потер морщинистый лоб, зевнул, буркнул себе под нос:
- Не сетуй, брат, запамятовал.
- А ты, брат, вспомни! - горячился Филимон. - Беспременно вспомни!
- На то сил не имею, не мучь, брат, - наотрез отказался Никанор, тревожно посматривая на ватажников.
Филимон понял тревогу брата.
- Велю я Артамошке и Чалыку доглядеть, чтобы ватажники не обижали в этих краях ни зверя, ни птицы, коль у тебя они заветные.
- Заветные, брат, доподлинно заветные! - оживился Никанор. Слезящиеся глаза его подобрели, стал он разговорчивее.
Филимон опять о грамоте.
- Грамоту? Вот не упомню, - тряс седой головой Никанор. - Бросили ту грамоту.
- Где бросили?
Филимон схватил за руку Никанора, и они направились в избушку. В нос ударило прелью. Филимон с трудом разглядел в полумраке черное логово, где жил Никанор. Через маленькую дыру-оконце прорезывалась узкая полоска света.