Старик недовольным голосом спросил, показывая на Артамошку:
- А это что за мужик, молодой да вихрастый?
- То Артамон. Не признал?
- Батюшки! - заохал старик. - Давно ли я ему клеста дарил...
Артамошка повернул голову, старик подбежал к нему:
- Озорник, поет ли клест?
- Пела, пела та птица, да и ноги вытянула, - ответил Артамошка.
- Вот она, беда-то! - от всей души пожалел старик. - Тут моей вины нет, клест тот из самых певчих... с подпаленной грудкой.
Артамошка подумал: "Как старик клеста знает? Кто же он?"
Филимон улыбался:
- Артамошка, аль не узнаешь дядьку Никанора?
- Что ж, дядька, в отшельники пошел ты аль как? - обнял Артамошка Никанора.
- От людей хоронюсь, родные, от людей!
- Что ж они тебе, люди-то? - спросил Филимон.
- Солоно, брат, от них. Каждый человек - злой зверь! Вот и хоронюсь.
Артамошка впился глазами в Никанора, и поплыли перед ним дни его раннего детства, дни, когда жива была мать, когда Никанор ходил к нему, поучал его тайнам жизни.
- А вот вы рыщете по тайгам, - с обидой сказал Никанор. - Не ладно это! Хоронитесь, родные, хоронитесь!
Артамошка не вытерпел и, подняв вихрастую голову, гордо взглянул:
- Вольные мы, что нам хорониться!
- Может, и так, но со зверем сподручнее, с птицей веселее - твари божьи, а с человеком страшно... Мишка, волоки еду!
Медведь вскочил и на задних лапах торопливо пошел в избу, притащил большое долбленое корыто с объедками и поставил к ногам старика.
- Не обессудьте, родные, иной посуды не имею, вместе кормимся. - И он ласково погладил морду медведя.
Все умолкли, с удивлением смотрели то на старика, то на медведя.
Старик медведя за ухо потрепал, на траву усадил.
- Спим вдвоем - тепло. По тайге бродим вдвоем - не страшно! - сказал он и, опираясь на посох, пошел в избу.
Вскоре принес вязку сухих корешков, сараны и ворох вяленой рыбы.
- Без хлеба проживаем, отвыкли, - пробормотал он. - Жуем корешки, соки древесные и травяные сосем, рыбку гложем - так и живем.
Ватажники трудились у кораблей. Никита Седой наводил порядки. Далеко слышен был его резкий голос.
Филимон, Артамошка и Чалык сели вокруг корыта. Присел и Никанор, взял из корыта рыбину и дал медведю:
- Ешь, ноне нам с тобой работа.
- Что ж, в молении пребываешь, брат? - осторожно спросил Филимон.
- Некогда, - ответил старик.
- От каких трудов некогда?
- От зари до зари в трудах пребываю. Вот лишь ноне прихворнул, да и вас принесло...
Артамошка вслушивался в речь старика, а Чалык не мог оторвать глаз от медведя.
Филимон кашлянул и заговорил как бы сам с собой:
- Каков у старца труд, кроме моления богу...
- Ишь ведь ты, так и норовит ужалить! Змея! - недовольно прошептал Никанор. - Богу и без моления видны мои дела.
Старик сунул в беззубый рот сарану, обвел глазами сидящих:
- Вот за крутобокой горой нора лисья, второй день не навещал я лисицу, не кормил с рук золотых лисят... Ох-хо-хо! Хвороба мучает, вот и не иду, а не ладно это... - Старик снова заохал и, вспомнив что-то, забеспокоился: - Эх, ведь грех, и в логове ноне не был!
- А что там? - не утерпел Артамошка.
- Лечу я, милый, там, лечу.
- Кого ж ты, Никанор, лечишь? - забеспокоился Филимон и подумал: "На людей натыкаемся - ладно ли это?"
- Лисенка лечу. Ногу ему погрызли, вот и лечу припарками. Весь день в кружении пребываю - где птица знакомая, где заяц, где белка, где лисица. Тайга безбрежна, зверя и птицы тьма, и каждому потребна ласка...
Артамошка и Чалык придвинулись к старику и смотрели ему в рот. Старик бормотал:
- На реку ходим, щуку навещаем. Крутонрава рыбка...
- К щуке? - в один голос спросили Чалык и Артамошка.
- Целый год с веревочки рыбкой-малявкой кормил, а сам за кустом хоронился. Потом с прутика короткого кормить начал. А ноне уломалась - с рук кормлю.