- Хорошо сделал, что забыл. - И Егор выливает коньяк на землю. Чупрахин некоторое время молча смотрит на желтоватую лужицу, потом на Кувалдина.
- Это как же понимать? Товарищ командир? - ледяным голосом спрашивает Иван.
Кувалдин стоит перед ним, высокий, с широкой грудью, с опущенными по швам руками.
- Запрещаю! Отравиться можно. По местам!
Закурив, Егор смотрит в сторону противника. Впереди слегка всхолмленная местность, припудренная легкий снежком. В утренних лучах солнца искрится земля.
- Нехорошо получилось.
- Что нехорошо?
Кувалдин гасит папиросу, отбрасывает окурок в сторону.
- Ты вот скажи мне, - оживляется он, - много видел пленных? Отпрянул фашист, поэтому мы так быстро проскочили эти сто километров. Проскочить-то проскочили, а хребет фашисту не сломали. Главное в бою - сломать противнику хребет, а потом бери его - не уйдет. Нынче война не та, что раньше... Раньше пространство брали, города завоевывали, а теперь надо живую силу брать. А у нас получилось не так, не так. - И признается мне: - Это не мои слова. Когда я был в штабе, Шатров так говорил комдиву. И полковник Хижняков соглашался с ним.
- Он же -полковник. А мы - маленькие люди.
В воздухе появляются немецкие самолеты. Они идут друг за другом длинной вереницей, словно нанизанные на шпагат.
Бомбы падают между первой и второй траншеями. Комья земли попадают в окопы. Отряхиваемся и смотрим вслед уходящим бомбардировщикам. Стрекочут пулеметы, рвут воздух ружейные выстрелы, серыми кляксами вырастают на небе разрывы зенитных снарядов. Чупрахин таращит глаза на тающие в воздухе точки немецких бомбардировщиков и кроет наших зенитчиков:
- Фронтовой паек жрут, а как стреляют! Руки отбил бы за такую работу. Ну мыслимо ли столько сжечь снарядов и ни одного не сбить! Лоботрясы! Кашу съели, сто граммов выпили, а на порядочную стрельбу, видите ли, у них умения нет.
- "Ястребки" наши! - кричит Мухин.
Вспыхивает воздушный бой. Он длится не более трех минут. А когда сбитый вражеский бомбардировщик падает в море, Иван потрясает автоматом:
- Молодцы, свалили одного чижика-пыжика!
Чупрахин долго не может уняться.
- Хватит, разошелся! - стаскивает его с бруствера Кувалдин. - Подправь окоп. И ты без дела не стой, - обращается он ко мне, - займись нишей для боеприпасов.
Повесив автомат на грудь, Егор уходит по траншее на левый фланг взвода. Чупрахин бросает ему вслед:
- Круто Егорка берет! Но ничего, он парень, видать, с искрой в голове.
- Командир, - говорю я, вынимая из чехла саперную лопату.
- Коньяк загубил, а так, что же, солидный командир. - Чупрахин, поплевав на ладони, приступает к делу. - Люблю ковырять землю. И откуда у меня такой талант - сам не знаю.
Возвращается Беленький. Он разглядывает нас так, будто мы вернулись из преисподней.
- Целы? А бомбы? - не говорит, а ловит воздух. - А там угодило в тылы.
- Врешь! Убитые есть? - подбегает к нему Мухин.
- Не рассмотрел... Из санроты прямо сюда. И зачем так близко к передовой расположили медиков?
Вижу, вприпрыжку бежит Егор.
- Ты правду говорил: выплыла она. Смотри тут. Правдину звонил, он разрешил на часок. К ней бегу. И, не задерживаясь, уходит.
- Что это с ним? Никак, немецкого генерала взяли в плен? - спрашивает Чупрахин.
- Похоже на то, - отзывается Мухин со своего места.
- Это он побежал к знакомой девушке, - поясняю ребятам.
- К бабе, и так бегать? - удивляется Чупрахин.
- Смотри, сам не так побежишь! - замечаю Ивану.
- Чупрахин ни за одной юбкой пока не бегал, - расправил плечи Иван. - Я к нежностям не расположен. А без нежностей, какая же, любовь - так, вроде этой обгорелой спички: огня не жди.
- А Машу Крылову сразу приметил, - напоминаю Ивану о докторе.
- Это хирурга-то? Ничего девушка, только она же врач.