Полиция найдет странным, что его убили в его доме.
Кому выгодно преступление, вот в чем вопрос. Полицейские всегда задают его себе. Против этой логики ничего не поделаешь… Они подумают о вас, и вы будете иметь неприятности.
— Да?
— Да.
— Но я ничего не сделала!
— Вам это придется доказать! Она заламывает руки.
— Я уже целую неделю не видела моего мужа…
— Вы в этом уверены?
— Клянусь!
Милашка строит иллюзии. Женские клятвы по шкале ценностей следуют сразу после заячьего пука.
Она издает восклицание, призванное навести меня на мысль, что она невиновна:
— Он внизу?
— Разумеется.
— И мы ничего для него не делаем! Надо же ему помочь!
— Чем можно помочь человеку, у которого не хватает половины головы!
На этот раз я перешел границу, и она с глубоким вздохом навзничь падает на софу. Вдовушка лишилась чувств!
Что мне теперь делать? Я поднимаю ее веки, проверяя, не ломает ли она комедию. Нет, действительно отрубилась.
Надо привести ее в чувство. Ее состояние подсказывает, как нужно себя вести, чему я очень рад, поскольку не имею планов на ближайшее будущее.
Я видел такое во всех комедиях. Сориентировавшись, я нахожу кухню, бегу туда и сталкиваюсь нос к носу с парнем в одной рубашке.
Он стоит, прижавшись к стене, стиснув зубы, с блуждающим взглядом и с видом горького сожаления, что не находится в этот момент в какой-нибудь киношке.
Это молодой парень, высокий, мускулистый, немного рыжеватый.
Он смотрит на меня так, как, должно быть, Христофор Колумб смотрел на Америку, впервые подплывая к ней.
И тогда он проявляет самую человеческую, самую забавную реакцию: кивает головой и шепчет:
— Добрый день, месье!
Глава 3
Когда я заглядываю в прошлое, то часто испытываю головокружение от этой бездны передряг.
Там осталось много субъектов, которых я отправил к предкам и которые дожидаются теперь труб Страшного суда! Однако, вспоминая о своем поведении, я могу признать, что ему всегда было свойственно одно достоинство — вежливость. При всех обстоятельствах — а одному богу известно, в каких обстоятельствах я побывал, — я всегда был предельно куртуазным. Помнится, Людовик Четырнадцатый мне как-то сказал: “Ты самый вежливый человек, которого я видел после Кольбера!"
Поэтому я отвечаю на приветствие типа, дрожащего от страха на кухне. Не надо иметь высшего образования, чтобы понять, чем этот малый занимался у милашки Ван Борен. Я говорю себе, что вся история может свестись к банальному адюльтеру.
Должно быть, голубки вовсю резвились, когда заявился муж.
Известное дело! Такое можно встретить на каждом углу. Сколько дураков-коммивояжеров, неожиданно вернувшихся из поездки на день раньше, застают свою дражайшую половину в полном экстазе. Они обижаются, и начинается заварушка. Я прекрасно представляю себе, как Ван Борен явился домой и вспугнул любовников. Свободное падение с пятого этажа прекрасно успокаивает разъяренных мужей. Его голова при этом превращается в такое месиво, что рога показались бы ему вполне стоящим украшением.
Я открываю дверцу полки и достаю бутылку уксуса.
— Идите за мной, — говорю я малому. Он подчиняется.
Но уксус оказывается ненужным, потому что, когда мы входим в комнату, дамочка уже пришла в себя. Я ставлю бутылку на стол и закуриваю сигарету.
— Ну, — спрашиваю, — и как же обстоят дела? Едва не падающий от страха красавчик, кажется, спрашивает себя о том же.
— Джеф разбился насмерть, упав в шахту лифта, — говорит ему блондинка хриплым голосом.
К его страху добавляется изумление. Он смотрит на меня, не понимая.
— Не стройте из себя невинность, — ворчу я. — Вы ее изрядно подрастратили. Он застал вас в пикантной ситуации, и вы испугались скандала… Ну, признавайтесь!
Он ни в чем не признается.