Она меня знает, и ей известно, что я не могу не психовать, когда меня пытается кокнуть первый встречный…
— Что ты хотел сказать этой странной фразой: “Я понял его глаза”? — спрашивает она. — Ты повторял ее несколько дней…
Я подскакиваю:
— Несколько дней! Так сколько же я тут провалялся?
— Три недели.
Я не верю своим ушам.
— Это правда, — шепчет Фелиси. — Ах, мой бедный малыш, я так перепугалась…
Я раздумываю над вопросом, который она мне задала.
— “Я понял его глаза” означает, что, прежде чем тот тип начал стрелять, я заметил в его взгляде огонек, который горит в глазах тех, кто собирается прикончить себе подобного. Я не могу это объяснить, но ошибиться невозможно…
Закончив говорить, я улавливаю легкий шорох в глубине комнаты. Немного поворачиваюсь и замечаю моего коллегу Берлие, разговаривающего с толстым коротышкой в белом халате.
Мой приятель подходит ко мне.
— Ну что, теперь ты работаешь мишенью?
У него торжественный вид. Лысый череп тихо поблескивает при свете ламп, большой нос шевелится, в синих глазах, спокойных и наблюдательных, горит огонек любопытства. Он явно не понимает, как это Сан-А, ас из асов, мог так подставиться.
— Слушай, — шепчу я, — у меня на пузе должна быть отличная “молния”, так что извини, но смеяться мне больно..
Его аристократическое лицо оживляется.
— Так что же с тобой произошло? Признаюсь, я ничего не понимаю. После воздушного налета тебя нашли в вагоне метро, плавающим в собственной крови, как выражаются газетчики. Прости мое любопытство, но я бы хотел знать, как ты дал себя подстрелить.
Я быстро выкладываю свою историю.
Берлие отводит глаза.
— У тебя есть соображения о том, почему это случилось?
Понимаю, к чему он клонит.
— Никаких. С самого начала оккупации я сижу тихо. Если бы ты мог меня просветить, то доставил бы мне большое удовольствие.
Он наклоняется ко мне.
— Не мели чушь. Ты состоишь в подпольной группе?
Тут я начинаю злиться.
— Ты совсем чокнутый! Я же тебе говорю, что сидел тихо, как новорожденный. Спроси Фелиси… Я не выхожу из дома. Мне даже кажется, что в моих мозгах начали расти грибы. Слушай, ты же знаешь, что от такого старого друга, как ты, я бы не стал ничего скрывать! Эта стрельба в метро оставляет меня в полном недоумении.
На этот раз Берлие, похоже, поверил.
— Ничего не понимаю, — говорит он.
В этот момент меня охватывает слабость. Ко мне приближается медсестра.
— Его лучше оставить в покое, — говорит она. — На сегодня хватит.
Она наклоняется надо мной, и это позволяет мне увидеть, что груди у нее — просто пальчики оближешь. Она дает мне понюхать какую-то гадость, и я сразу же чувствую себя лучше.
— Слушай, Поль, — говорю я коллеге, — как только я смогу держаться в вертикальном положении, моей первой заботой будет найти мужика, принявшего мой пупок за “десятку” своей мишени. Хочу тебе сказать сразу, что, когда я его найду, — изрешечу, как дуршлаг.
Пока Берлие чешет затылок, я любуюсь своей сиделкой. Я пока еще не знаю, в какой больнице нахожусь, но могу вас уверить — дело здесь поставлено отлично. Если эта девчоночка не является сестрой-близнецом Мисс Европы, то тогда она уж точно — модель Жана-Габриеля Домерга. Люблю платиновых блондинок с такими формами и с такими белыми зубами. В голом виде она должна очень радовать глаз…
Что особо приятно — у этой киски совсем не строгий вид. Она охотно смотрит на меня и улыбается с выражением, которое не нуждается в комментариях.
— Послушай, — спрашивает вдруг мой коллега, — может, кто-то хочет тебе отомстить?
Он, очевидно, шутит.
— Если бы до войны, — отвечаю я, — мне предложили пересчитать всех парней, готовых молить бога о том, чтобы я попал под паровоз, пришлось бы давать мне в помощь профессионального счетовода, но я тебе клянусь, что за последние годы все переменилось.