Бывают моменты, когда мысли в моем котелке рождаются как-то сами по себе, без моей помощи.
Вдавленный Нос маленький, тощий, серый и такой же чистый, как помойное ведро. У него жесткие волосы неопределенного цвета, тусклые глаза и измученный вид человека, с которым жизнь жестоко пошутила.
Этот неудачник обретается в ангаре возле Клиши. Официально он старьевщик, поэтому в углу ангара стоят три разобранные печи и деревянная нога.
В момент, когда я открываю дверь, он разогревает на спиртовой горелке остатки рагу.
— Чего надо? — ворчит он, заметив, что кто-то вошел.
Узнав меня, он забывает про свою жратву.
— О! Господин комиссар…
Он не осмеливается протянуть мне руку, и правильно делает. Поверьте, будь вы даже одноруким, такую клешню вы бы себе не захотели!
Я сажусь на кучу старых тряпок.
— Ну, Вдавленный Нос, как дела? Вопрос такого рода очень располагает люд ей вроде него. Своей неопределенностью.
— Идут помаленьку, — отвечает он осторожно.
— Знаешь, что я о тебе слышал?
— Люди злы, — бормочет Вдавленный Нос. — Что еще они обо мне сбрехнули?
— Ты вроде зачастил в Бельгию? Он делает усилие, чтобы казаться возмущенным, и восклицает:
— Я?!
— Да, ты… Ты занялся распространением порнухи.
— Серьезно? Так говорят?
— Серьезно… А знаешь, почему так говорят?
— Ну?
— Просто потому, что это правда. Ты приезжаешь на Северный вокзал с двумя огромными пачками журналов, причем задолго до отправления поезда, прячешь журнальчики под полки и переходишь в другое купе. Так ты страхуешься от таможни. А в Брюсселе ты ждешь, пока пассажиры уйдут, и забираешь груз.
Он не отвечает. Его рагу горит, а он Даже не думает погасить горелку.
— Ну, Вдавленный Нос, что ты на это скажешь?
— Люди злы, — упрямо повторяет он.
— Ты знаешь, что произойдет?
— Нет.
— Твое дело стало толстым, как перина. Тебя решили взять. Не хочу тебе льстить, вовсе не потому, что ты крупная шишка в этом деле… Просто этот маленький бизнес начинает расширяться, и нужно кого-то примерно наказать. Со времен старика Лафонтена жизнь не так уж изменилась, и за все по-прежнему расплачивается осел…
Его серые глаза побелели, что нисколько его не красит. Он похож на больную обезьяну.
— Слушай, Вдавленный Нос, если ты мне поможешь, я могу это уладить…
В его глазах загораются золотистые искорки надежды.
— Что уладить? — шепчет он.
— Все, и даже устроить тебе одну-две спокойные поездки в Брюссель. Сечешь расклад? Нет, не сечет, но чертовски рад!
— Что я могу для вас сделать, господин комиссар? Я достаю из кармана пачку документов.
— Спрячешь это где-нибудь здесь… Допустим, в ту старую печку, а?
— Это просто, — говорит он улыбаясь. — И… это… это все?
— Нет.
Я смотрю ему прямо в моргалы.
— Дай мне твой револьвер, Вдавленный Нос… Он вздрагивает.
— Но… Я… Что вы навыдумывали, господин комиссар, у меня нет оружия. Это не в моем стиле…
— Пользоваться пушкой действительно не в твоем стиле, но она у тебя есть. Хотя бы для того, чтобы строить из себя крутого мужика… Ну, доставай.
Он идет к матрасу, поднимает его и достает старый шпалер мелкого калибра.
Я морщусь:
— Это все, что у тебя есть?
— Все…
— Сойдет!
Я кладу пушку в свой карман.
— Теперь, Вдавленный Нос, мне осталось попросить тебя только об одной вещи.
— Давайте.
— Поднимай паруса и вали в Брюссель. Бери пачку журнальчиков и беги на Северный вокзал. Подойдешь к газетному киоску справа от входа. Скажешь женщине, которая в нем сидит, что пришел за письмом для месье Шарлеманя. Не забудешь? Шарлемань. Она отдаст тебе конверт. В нем будет билет второго класса до Брюсселя; твое место зарезервировано. Сегодня тебе не придется прятать твои картинки с голыми бабами. Таможенники просто поздороваются с тобой.