Вам приносят стихи о дисциплине, вы их не принимаете. Разрешите доложить, Игорь Владимирович, я буду жаловаться.
– Пожалуйста, – сказал Игорь Владимирович.
А Указатель – еще тише:
– Вплоть до Центрального Комитета…
Указатель повернулся и помчался к двери. Мы еле успели отскочить. Он выбежал из комнаты, пронесся наискосок по коридору. Там была дверь с надписью: «Смена». Туда он и забежал. А мы зашли к Игорю Владимировичу.
Он сидел за столом и держался за щеку, будто у него зубы болят.
– Вам, ребята, чего?
– Это же мы, помните? Насчет станков.
– Ничего я сейчас не помню, – сердито ответил Игорь Владимирович. – Вы садитесь. Вспомним.
Мы сели, помолчали немного. Потом Борька говорит:
– А я его знаю, он в нашей квартира живет.
Игорь Владимирович даже на стуле подскочил.
– В вашей? Может быть, он тебе родственник?
Борька сразу испугался:
– Нет, не родственник! Честное слово, не родственник.
– Тебя как зовут?
– Боря.
– Слушай, Боря, – сказал Игорь Владимирович очень ласково, – а как там… вообще… Ну, как у него здоровье? Болеет часто?
– Он никогда не болеет. По утрам гимнастику делает. Он двухпудовую гирю выжимает: левой восемь раз, а правой одиннадцать. Я сам видел.
– Ага. Значит, не болеет, – вздохнул Игорь Владимирович. – Ну ладно, пусть выжимает…
По-моему, взрослые хитрее всех. Я же видел, что Игорю Владимировичу прямо убить хотелось Указателя, но он при нас ругать его не стал и еще вид сделал, будто ничего не было. Это потому, что взрослый взрослого при ребятах никогда ругать не станет. Они авторитет потерять боятся. Игорь Владимирович даже сразу про станки вспомнил.
– Знаете, ребята, – сказал он. – Я вам постараюсь помочь. Даю слово. Не знаю, что выйдет, но постараюсь. Только сегодня не могу: голова у меня просто чугунная.
Наверное, он честно говорил. Потому что вид у него правда был как у больного. Мне даже его жалко стало. Я говорю:
– Мы в другой раз придем. Верно, Борька?
Борька головой закивал. А Вика будто ничего и не понимает:
– Игорь Владимирович, а сегодня совсем нельзя?
Девчонки, они вообще настырные. С ними много разговаривать – только хуже. Я ткнул Вику локтем в бок – сразу поняла.
– Или лучше завтра, – сказала Вика и – мне локтем в живот.
– Пожалуйста, – обрадовался Игорь Владимирович. – Давайте завтра. Я вас буду ждать в это же время. А сейчас идемте, провожу до лифта.
Только вышли в коридор, на другой стороне открылась дверь с табличкой: «Смена». Оттуда, пятясь, появился Указатель. Он крикнул кому-то в комнату:
– Вплоть до Центрального Комитета! – и пронесся мимо нас – меня даже ветром обдало.
Когда мы вышли на улицу, Вика стала говорить, что мы зря ушли и что надо было сходить к главному редактору. Она так говорила, будто она одна все понимает, а мы – вообще ноль без палочки. Я даже разозлился. И тогда я сразу придумал. Я, когда злюсь, очень быстро думаю. Я говорю:
– Данилова, Владимир Иванович станки делает?
– При чем тут Владимир Иванович?
– Вот и я говорю – ни при чем. Только мы у него помощи просили.
– Ну и что же?
– А ничего. И у Игоря Владимировича просили. Может быть, он станки делает? Ты мне лучше ответь на одни вопрос: у тебя своя голова есть?
– Не умничай, Шмель.
Я говорю:
– А ты не умничаешь?
– И не думаю даже.
Тогда я говорю:
– Это потому, что тебе умничать нечем. У тебя своей головы нет. А у меня есть – вот я и умничаю. Зато я и придумал чего-то.
Борька меня просит:
– Костя, ты покороче не можешь?
– Нет, не могу. Я когда много молчу, у меня голова болит. Ты лучше скажи: станки откуда привезли?
– Ну, с завода.
– Вот и надо на завод идти, а не в редакцию.
– Нас туда не пустят.
– А может, и пустят. Только надо всем идти. Может, этот толстый, если все придут, испугается.