Безденежные шахтёры (уголь лежал горами во дворах шахтоуправлений) со злобой, помню, обрушились на меня, когда я предлагал продавать русское оружие арабским странам и всем, кому мы его продавали до распада СССР и кому не продавали. "Блин, как им сумели внушить это паркетное, для богатых, мировоззрение! Самим жрать нечего, уголь их не хрен никому не нужен, а пекутся об аморальности продажи оружия!", жаловался я Тарасу. "Эдуард, ну чего ты хочешь, они же дремучие!" Тарас моргал, шутил, лежал на койке, одновременно пил пиво, читал газету, двигал ногами как обезьяна, и был уверен, что мы выиграем выборы. Я был менее уверен, что выиграем, но считал подобный опыт абсолютно необходимым в моей жизни, потому выполнял свой долг, говорил с людьми, вспоминал своё общение с Жириновским, употреблял его ораторские приёмы.
Директора предприятий, - разумные страдальцы, - знали откуда гниёт рыба. Директор завода железобетонных конструкций в Западной Двине разъяснил мне, что при тех налогах, которые взимаются государством, его завод обречён на разорение и банкротство, и что такими неподъёмными налогами обложены все производители. "С рубля государство получает 98 копеек, а нам оставляет 2 копейки, - утверждал директор. - В то же время спекулянты не ограничены никем и накручивают на свой товар столько, сколько захотят." Я честно бродил по заводам, брал в руки продукцию, вдыхал знакомый по рабочей юности запах, спорил с рабочими, упоминал о своём прошлом сталевара. Тем коллективам, где я побывал - я нравился. Но работяг собиралось 40, ну 60, ну 100 человек каждый раз. А у меня было 700 тысяч избирателей. Всех я не мог сагитировать, до всех не мог дотопать и доехать на электричке.
Провинциальные города поражали ужасающей бедностью, из них труха сыпалась. В средневековой Старице, городке, что был старым уже при Иоанне IV-ом, работали еле-еле два каких-то ветхих цеха в снегах. Один якобы выпускал детали для МИГов. Но всё в цеху выглядело так примитивно, как в книжке о тяжёлом положении рабочих в Англии в XVIII веке, какие-то чуть ли не свечки стояли в кружках, глаза искали паровой котёл! В столовой в Старице подавали вкусные пельмени и цены были какие-то местно- нереальные, чуть ли не в копейках измерялись. В Западной Двине не оказалось ни одной столовой или парикмахерской. Местные богатеи-бандиты скупили их помещения для каких-то своих целей. А в магазинах отсутствовала еда, да и магазинов мы не нашли. В гостинице, где останавливались дальнобойщики, на столе нашей комнаты выступил иней, и, разумеется, ни о какой горячей воде и спрашивать не приходилось. Но свет не без добрых людей. Нас покормил, пригласив к себе, местный крутой мужик, директор чего-то. Он нажарил отличной домашней свинины и признал, что командировочный здесь обречён сдохнуть с голоду. "Время трудное", - сказал он. "зато лучшее из возможных дел для начальников".
Самые поганые избиратели жили в областном центре, в городе Твери. Если в провинции на встречи с избирателем приходили все возрасты покорно, то в Твери решительно преобладали старики и старухи - пенсионеры. У этих была своя неразумная железная логика приязни и предубеждения. В тот момент электорат пенсионеров стоял накануне раскола: если в 1991 они на президентских выборах предпочли Ельцина, то на выборах в ГосДуму они готовились разделиться на три колонны: за Ельцина, за Жириновского, за Зюганова. Не важно, что Ельцин не должен был принимать участия в выборах. Они стояли в фойе кинотеатра, когда я прошёл в зал и гундосили: "за Ельцина... за Жириновского...".