— Дэвид, ты не сможешь, ведь я это сделал. Я их убил!
— Я сказал, не лезь.
— Я просил помочь, а не заменить меня!
— Видишь ли, я и есть ты. Я бы поступил точно так же, и это делает тебя мной в моих глазах.
— Ты с ума сошел!
— Без этого никак. Когда-нибудь я научу тебя убивать чисто, без следов. А пока слушайся адвокатов.
— А если они проиграют дело?
— Я вытащу тебя. Я тебя вытащу.
— Как?
— Снова буду убивать.
— Я не могу тебе поверить! Учитель, ученый — я не верю тебе, я не хочу тебе верить — ты муж моей сестры.
— Ну и не верь мне, Джонни. Забудь все, что я тебе сказал, и никогда не рассказывай сестре о нашем разговоре.
— Это сейчас говорит та другая личность в тебе, не так ли?
— Ты очень дорог Мари.
— Это не ответ! Здесь, сейчас — ты ведь Борн, ведь так? Джейсон Борн!
— Джонни, мы больше никогда не будем возвращаться к этой теме. Ты меня понял?
Нет, он не понял, думал Сен-Жак, когда порывы ветра и вспышки молнии, казалось, окутали судно. Даже когда Мари и Дэвид сыграли на его слабых струнах и предложили ему построить новую жизнь на островах. Вкладывай деньги, сказали они; построй нам дом, а потом посмотрим, захочешь ли ты оттуда уезжать. Мы будем поддерживать тебя, насколько это возможно. Зачем они это сделали? Зачем?
Это сделали не «они», это сделал «он». Джейсон Борн.
Джонни Сен-Жак понял это сегодня утром, когда поднял трубку около бассейна и услышал от местного пилота, что кто-то в аэропорту интересовался женщиной с двумя детьми.
Когда-нибудь я научу тебя убивать чисто, без следов . — Джейсон Борн.
Огни! Он увидел огни на пляже Транквилити. До берега оставалось меньше мили!
Дождь лил в лицо старого француза, порывы ветра валили с ног, пока он шел по дорожке к четырнадцатой вилле. Он прятал голову от дождя, щурился, вытирал лицо левой рукой; правая сжимала оружие, пистолет, казавшийся больших размеров из-за цилиндра с отверстием — глушителя. Он держал пистолет за спиной, как делал и много лет назад, пробегая вдоль железнодорожного полотна, с динамитными шашками в одной руке и немецким «люгером» в другой, готовый бросить и то, и другое, если появится патруль нацистов.
Кто бы ни были те люди, что находились вверху по тропинке, для него они были как боши . Все были как боши! Довольно он прислуживал другим. Его жены больше не было; он теперь принадлежит сам себе, потому что ему остались только собственные решения, его собственные чувства , его личное понимание того, что правильно, а что нет… Так вот Шакал был не прав! Апостол Карлоса мог понять необходимость убийства женщины; это понятно, это его долг, но только не детей, не говоря уже о пытках. Это было против Бога, а он и его жена скоро предстанут перед Ним; должны же быть какие-то смягчающие обстоятельства?
Остановить ангела смерти! Что она собиралась делать? Что это за пожар , о котором она говорила?.. Тут он увидел его — огромные языки пламени за оградой виллы номер четырнадцать. В окне! Том самом окне, за которым должна была находиться спальня этого шикарного розового дома.
Фонтейн дошел до мощеной дорожки, которая вела к парадному входу, удар молнии сотряс под ним землю. Он упал, потом поднялся на четвереньки, подполз к розовой веранде, ее мигающий верхний свет падал на дверь. Расшатать или выломать запор не представлялось возможным, поэтому он поднял пистолет, два раза спустил курок и прострелил замок. Поднялся на ноги и вошел внутрь.
Внутри что-то происходило. Из-за двери главной спальни хозяина доносились крики. Старик француз бросился туда, ноги не слушались его, пистолет дергался в правой руке.