– Значит, ты так понимаешь справедливость, Кейт? Ненависть уравновешивает любовь?
Она отступила назад.
– О чем ты?
Он надвигался на нее, а она отступала в маленькую комнату.
– Меня уже тошнит от рассказов о твоем чертовом мученичестве. Ты думаешь, что ты – идеальный защитник обиженных и угнетенных. И превыше этого ничего нет: ни тебя, ни меня, ни твоего отца. Единственная причина, по которой ты борешься с преступностью, – та, что твой отец когда-то причинял тебе боль. Каждый твой обвинительный приговор – еще один гвоздь в сердце твоего старика.
Ее рука метнулась к его щеке. Он перехватил ее.
– Всю свою взрослую жизнь ты посвятила расплате с ним. За все его неправедные поступки. За все нанесенные им раны. За то, что ему было не до тебя. – Он сжимал ее руку, пока она не вскрикнула. – А ты никогда не задумывалась, что, может быть, это тебе было не до него?
Он отпустил ее руку. Она не двигалась, на ее лице было выражение, которого он никогда раньше не видел.
– Неужели тебе не понятно, что Лютер любит тебя настолько сильно, что никогда не пытался встретиться с тобой, никогда не пытался связать ваши жизни лишь потому, что уверен: тебе это было бы неприятно. Его единственная дочь живет в нескольких милях от него, и он полностью вычеркнут из ее жизни. Ты когда-нибудь думала, каково ему? Твоя ненависть позволяла тебе подумать об этом?
Она молчала.
– Ты никогда не задумывалась, почему твоя мать любила его? Неужели твое представление о Лютере Уитни настолько извращено, что ты не можешь понять, почему она любила его?
Он схватил ее за плечи и встряхнул.
– Твоя чертова ненависть когда-нибудь позволяла тебе проявить сострадание? Позволяла тебе любить кого-то, Кейт?
Он оттолкнул ее. Она попятилась назад, не отрывая взгляда от его лица.
На мгновение он замялся.
– А все дело в том, что вы, мадам, его не заслуживаете. – Он помедлил, но потом решил высказать все: – Ты не заслуживаешь любви.
Сжав зубы, с исказившимся от ярости лицом она, закричав, набросилась на него, колотя его кулаками в грудь и осыпая лицо пощечинами. Он не ощущал этих ударов, так как видел, что по щекам Кейт градом катятся слезы.
Ее атака прекратилась так же внезапно, как и началась. Руками, тяжелыми, как свинец, она вцепилась в его пальто. Потом, обессиленная, она села на пол и зарыдала; рыдания эхом отдавались в маленькой комнате.
Он поднял ее и осторожно положил на диван.
Он опустился на колени рядом с ней, давая ей выплакаться; она рыдала очень долго, ее тело то напрягалось, то вновь расслаблялось, пока он не почувствовал, что у него к горлу тоже подкатил комок. Он обвил ее руками, прижался к ней грудью. Ее тонкие пальцы крепко вцепились в его пальто, и они оба долго сотрясались от рыданий.
Наконец, успокоившись, она медленно села на диване; на ее лице выступили красные пятна.
Джек отступил от нее.
Она не могла на него смотреть.
– Уходи, Джек.
– Кейт...
– Убирайся! – закричала она, но ее голос был слабым и подавленным. Она закрыла лицо руками.
Он повернулся и вышел. Оказавшись на улице, он взглянул на ее окно. В нем виднелся ее силуэт, она смотрела на улицу, но не на него. Он не знал, что она хотела увидеть, да и она, вероятно, этого тоже не знала. Вскоре она отошла от окна, и свет в квартире погас.
Джек вытер глаза, повернулся и медленно побрел по улице, возвращаясь домой после самого долгого дня в своей жизни.
* * *
– Черт возьми! Когда?! – Сет Фрэнк стоял у машины. Не было еще и восьми утра.
Молодой патрульный полицейский округа Фэрфакс не сознавал важности этого события, и его изумило бурное проявление следователем своих чувств.
– Мы нашли ее около часа назад; бегун, оказавшийся здесь ранним утром, заметил машину и вызвал нас.